Гвиневера. Осенняя легенда - Персия Вулли

Когда Бедивер кончил, я вздохнула с облегчением. Я умоляла его строить защиту так, чтобы не бросить на Артура как на мужчину никакой тени. И со своей задачей Бедивер справился блестяще.

Защита оказалась энергичной и великолепной. Каждый бог, которого я молила, каждый дух, к которому обращалась, руководил красноречием Бедивера. И если бы у меня хватило сил, в конце речи я бы зааплодировала ему.

Его слова возымели действие – новички с интересом, а может быть, с уважением взглянули на меня, в то время как остальные закивали головами, рассказывая друг другу, какие я оказала им благодеяния и как беспокоилась о них. Надежда, что правовая система Артура, пробившая с таким трудом себе дорогу, может вынести справедливое решение, придала мне силы. Я распрямилась на стуле и решительно взглянула на своих обвинителей.

И в этот миг вперед выступил епископ из собора Карлайла – тот самый человек, которого Винни убеждала меня развлекать. Он постарел, достиг почтенного возраста и с длинной белой бородой выглядел добрым и мудрым, когда опирался на пастуший посох. И громовым голосом он решил мою участь…

– А можешь ли ты утверждать, что невинна и в измене духом так же, как и телом? – спросил он.

– А какое вы имеете право судить мой дух? – вспыхнула я, пораженная его правотой.

Но в тот миг, когда слова слетели у меня с языка, я глубоко пожалела о них. Патриарх отвернулся от меня к слушающим с изяществом прирожденного оратора.

– Вот, дети мои, вы и узрели, в чем заключается опасность, когда объятая гордыней королева-язычница управляет христианской страной. Необузданная гордость неизбежно приведет и к другим грехам: сластолюбию, измене мужу, тщеславию и дурным замыслам ради собственной корысти. Я слышал, что королева разрушила истинный союз Ланселота с Элейн и прогнала девушку со двора для того, чтобы постоянно иметь любовника рядом. Что это такое, если не превышение власти? Не использование положения в личных целях? И после этого она смеет без тени стыда оставаться с вами.

Епископ сделал паузу и повернулся ко мне, рука взвилась и, описав дугу, замерла – все посмотрели туда, куда указывал его обвиняющий перст: там, пригвожденная его словами к стулу, сидела я.

– Смотрите на нее, – призывал церковник. – Даже сейчас, уличенная в преступных деяниях, она ведет себя вызывающе. А ведь спасение ее лишь в том, чтобы исповедаться в грехах, оставить гордыню и предать себя Богу и мужу.

Вот тогда я поняла, что дело проиграно. Холодок заполз в сердце, и я опустила голову, чтобы присяжные не заметили в глазах отчаяния. Епископ, конечно, принял мой жест за раскаяние.

Пока они обсуждали решение, я оставалась в камере, а когда за мной пришел Лукан, чтобы отвести обратно в зал, по его щекам катились слезы. Элизабель держалась рядом, видимо, чтобы подхватить, если мне станет дурно. Я избегала смотреть на Артура и обводила глазами лица хорошо мне знакомых людей, но язычники и христиане – все были одинаково мрачны. Многие даже плакали. Другие отворачивались со стыдом. А некоторые презрительно взирали на королеву, которую они собирались вот-вот низложить и отослать в Регед. Я снова опустила голову.

Я стояла в сандалиях и длинном одеянии грешницы, давно лишенная короны, всех платьев и даже золотого шейного обруча, который я так любила. И наблюдала, как рушится образ языческой королевы, подходит к концу мое соправление в качестве равноправного и уважаемого партнера короля.

Они прислушались к обвинениям своего епископа, и я скорее услышала, чем увидела их вердикт: «Виновна». «Виновна». «Смерть на костре на рассвете».

Охваченная ужасом от услышанного приговора, я подняла голову. Низложение, ссылка, объявление вне закона – вот самое страшное, что я могла себе представить. Но никак не публичную казнь.

Мои колени дрожали, но я вышла из зала с гордо поднятой головой и королевским достоинством, которое дается лишь годами практики. Они могут отнять мою жизнь, но они никогда не увидят меня плачущей.

И подумать только, после всего этот гнусный церковник пожелал меня видеть! Я лишь обругала его, когда он пришел со своими лживыми утешениями. Но бравада не могла продолжаться долго. И когда появилась Нимю, я с рыданиями упала к ней на руки. Она нежно меня обняла и напомнила учение друидов о реинкарнации после смерти. «Новая жизнь Гвен. Совершенно новое начало».

Но я не столько беспокоилась о последующей жизни, сколько о завтрашнем утре…

– Не хочу умирать, – всхлипывала я, прижимаясь к ее худенькому телу. – Я люблю жизнь, люблю Артура, Ланса и Круглый Стол тоже. Быть сожженной на глазах у всех… – меня колотило, и подруга укутала меня в плащ. – А что, если я не вынесу? Подогнутся ноги, и не смогу идти, закричу. Если вспомню о доме, расплачусь, разревусь, не дойдя до костра. Я не вынесу, говорю тебе, не вынесу.

– Конечно, вынесешь, – Нимю сказала это обычным голосом, совсем не таким, как у Матери, но одной фразой заставила меня вспомнить о долге. Так часто случалось в минуты страха и неуверенности: я не решалась совершить то, что требовалось, но кто-нибудь поддерживал меня своим доверием.

– Вынесешь, – повторила она опять и подняла мое заплаканное лицо. – Не забывай, я ведь ученица Мерлина и обладаю провидением. Ты все вынесешь. Через все пройдешь. Я это знаю. Я это видела.

И она излила свою силу и веру в дырявый сосуд, который хранил мою отвагу. К тому времени, когда она ушла, я все уже выплакала и была почти готова встретить рассвет. Пришла Инид молиться со мной ночью и нашла меня спокойной и уравновешенной. Даже Гарет находил мое общество не таким уж удручающим. Но я продолжала размышлять, как мы к такому пришли… и где был Мордред.

Единственное лицо, которое не попалось мне на глаза во время суда и вынесения приговора, было лицо моего приемного сына. Куда ты делся? Убежал в леса на поиски души? Вернулся к тетушке доложить об успехе? Или просто скрылся, как Ланс, чтобы залечить раны, причиненные жизнью? Не могу сказать, чтобы мне хотелось увидеть тебя утром, когда в кровавом соревновании с солнцем языки пламени вознесутся к небу… И все же мне хотелось бы знать, что двигало Мордредом.

– Я думаю, – проговорил Гарет, – Мордред глубоко расстроен тем, что случилось. Он здорово разозлился на Ланселота, после того как прочитал письмо, просто воспылал к бретонцу ненавистью. Но о вас, миледи, он всегда говорил хорошо.

Я скривила губы в подобии улыбки, искренне надеясь, что Гарет прав. Может быть, такое неприятие бретонца возникло у Мордреда из-за его пусть невысказанной, пусть извращенной, но все-таки верности Артуру? Но щели в ставнях становились светлее, и времени для подобных размышлений оставалось все меньше. Самое лучшее, что можно было сделать, – это препоручить приемного сына богам и вспомнить, что в детстве я сделала для него все, что смогла.