Гвиневера. Осенняя легенда - Персия Вулли

Внезапно мне вспомнились его планы на будущее с сыном, и я молча возмутилась несправедливостью судьбы. Пусть Ланселот хранит гнев внутри, свой я вознесла богам, желая, чтобы они признали нелепость содеянного.

В глубине сада появилась длинная темная фигура в монашеском одеянии. По берегу реки, в размышлениях или молитве склонив голову, брел Ланселот.

Машинально я подняла руку, намереваясь окликнуть его по имени, но в нерешительности не проронила ни звука. Когда-то Ланс приснился мне в одеждах святого человека. Тогда его облик мне не понравился, но сейчас я с сомнением смотрела на него. Христианство наполняло его жизнь, как ничто другое, он долго шел к нему и сознательно выбрал. Я могла бы побороться за его любовь с другой женщиной, но не с Богом.

Приветствие замерло на моих устах. Может быть, молитва даст ему лучшее утешение, чем я. А мне… по крайней мере, нужно уважать его выбор.

Со вздохом я отошла в глубь комнаты, надела самую прохладную из своих ночных рубашек и уселась расчесывать волосы. Когда с этим было покончено, спать еще не хотелось, и, сбросив с кровати одеяла, я накинула на себя одну легкую простыню и стала смотреть на звезды в проеме окна.

Небо наконец принялось темнеть. Скоро его украсят бриллианты, и на черном бархате вспыхнут сверкающие льдинки, музыку узора которых способны понять и воплотить в песнь одни лишь барды. В полудреме я смотрела на них, стараясь представить, что знают звезды о жизни и смерти и о любви.

Должно быть, я заснула, потому что, когда услышала стук в дверь, комната была окутана мраком. Фитиль в плошке догорел, а фонарь, перед тем как лечь в постель, я не зажгла. Поэтому не оставалось ничего другого, как идти к двери в кромешной темноте, не найдя даже платья.

То ли интуиция, то ли инстинкт, а может, незримая связь подсказала мне, кто ожидает за дверью. Я подняла запор – в коридоре по-прежнему в монашеской одежде со свечой в руке стоял Ланс. Я отступила из круга света, молча приглашая его войти.

Он поставил подсвечник на столик возле кровати, а я заперла дверь. Потом повернулась к нему – передо мной недвижимо стоял человек с трагической гримасой на лице. Он был беззащитен перед отчаянием собственного сердца и безоружен против мира. Слезы покатились по его щекам и, призывая меня без слов, Ланс протянул ко мне руки.

Великое глубочайшее спокойствие опустилось на комнату, и я, точно в грезах, шагнула к нему. Как Великая Мать, распахнула руки, и, словно ребенка, утешая, приняла в объятия, защищая своей любовью, которая ничего не требовала, а просто существовала на свете. В такие мгновения нас питают древние силы Земли, и меня они насытили, как поток, оросивший землю и вернувший силы иссохшей траве.

Я чувствовала, как сотрясается его тело, когда он наклонился ко мне и позволил боли сердца излиться со слезами.

Не могу сказать, как долго мы так стояли, – если бы ему было нужно, я бы простояла всю ночь. Но внезапно в коридоре послышались тяжелые шаги и кто-то забарабанил в дверь моей комнаты.

– Откройте! Именем короля откройте! Ночная тишина раскололась, и, пораженные, мы с Лансом отпрянули друг от друга.

– Кто беспокоит королеву? – спросил он и потянулся за свечой.

– Ты там, Ланселот. Мы слышим, что ты там. Именем короля требуем, сдавайся!

Голос, без сомнения, принадлежал Агравейну. Чувство опасности пронзило меня, и я зашептала Лансу:

– Это ловушка, чтобы скомпрометировать нас и Артура. Быстро вылезай из окна.

– Порочная женщина, мы поймали тебя с любовником. Сейчас же открывай.

Кричали уже несколько людей. Одних я узнала, других – нет. Несколько воинов собирались ворваться ко мне в комнату.

– Здесь есть какое-нибудь оружие? – Ланс торопливо оглядывал комнату.

– Ничего, что могло бы пригодиться. Вылезай из окна, любимый, а я разберусь с ними.

– Оставить тебя наедине с толпой? – слова прозвучали не вопросом, а мгновенно принятым решением. Он скинул рясу и обмотал ею руку, в которой должен быть щит, и в одних штанах шотландских горцев подскочил к двери. Та сотрясалась от непрерывных ударов. Привалившись плечом к деревянной панели, он помедлил и посмотрел на меня.

– Если мы выйдем из этого живыми, что бы ни случилось, больше я тебя не покину.

Прежде чем я успела ответить, Ланс откинул щеколду и, принимая на себя всю силу ударов, приоткрыл дверь ровно настолько, чтобы в нее мог пройти лишь один человек.

Им оказался Колгреванс, который замешкался в темноте, и в это время бретонец снова притворил дверь. Ворвавшийся стоял в смущении и глядел на меня, пока Ланс не прыгнул на него, и тела их сплелись в молчаливой смертельной схватке, а из-за двери по-прежнему доносился неистовый шум. Внезапно тело Колгреванса обмякло, и он со сломанной шеей упал на пол. Ланс перевернул его и отбросил на кровать щит, а я искала перевязь меча, стараясь не смотреть в лицо убитому.

К счастью, на нем было римское вооружение, и мы в считанные секунды сняли его. Завладев и мечом, и щитом, прежде чем распахнуть дверь, Ланс подвел меня к окну.

Когда дверь неожиданно подалась, нападавшие с криком ввалились в комнату, а бретонец, используя ее для прикрытия, с силой, которую придавало ему отчаяние, принялся колоть и рубить направо и налево. Звон клинка о клинок перемежался проклятиями и страшным всхлипыванием и стонами умиравших и раненых. Сладковатый терпкий запах крови забивал ноздри, и я в ужасе смотрела на происходящее.

Постепенно мелькание рук и ног замедлилось, в суматохе один человек ускользнул, тела троих остались распростертыми на полу, еще один стонал у кровати. Но сам Ланс не на жизнь, а на смерть бился с бессловесным противником. Я сняла с подставки тяжелый кувшин для воды, намереваясь, если потребуется, воспользоваться его весом, чтобы прийти Лансу на помощь. Теперь их осталось двое, и они двигались от двери, нанося и отражая удары. Я легко отличила Ланса, изо всех сил старавшегося удержать нападающего на почтительном расстоянии. И лишь когда его темная голова повернулась в профиль, я увидела, поняла, что последним из ворвавшихся оказался Мордред.

Какая мера горечи и ненависти привела его сюда? Ревность? Честолюбие? Сознание, что его предали, которое вскормил злобный брат? Или темная судьба, мойра, доставшаяся при рождении, с которой не было смысла спорить?

В кровавом настоящем мой разум улетал в прошлое. Его преследовал неотвязный вопрос: где я не справилась, когда поступила не так? И все просчеты, совершенные в воспитании мальчика, громоздились вокруг, а в голове зарождалось и билось беспричинное буйное веселье. И вместо помощи Лансу я разразилась безрадостным смехом.

Сквозь дьявольскую пелену слез и истерики я различила, как Мордред бросился наутек. Его рука была окровавлена, лицо искажала ненависть. Ярость, которая привела его сюда, теперь обратилась в страх, и он кинулся к двери, оставив у моих ног распростертые тела товарищей. А я созерцала бойню, и ужасный смех продолжал вырываться у меня изо рта.