Кембриджская школа. Теория и практика интеллектуальной истории - Коллектив авторов

анализируя «идеологии» (за исключением риторики), он формулирует свои категории в терминах современной философии языка, а не в терминах теорий, предложенных мыслителями прошлого. Handbuch предлагает взгляд на язык как на систему полемически конкурирующих друг с другом лингвистических и семантических теорий. Если бы англоязычные авторы обеспокоились поиском аналогичных материалов, они могли бы серьезно расширить наше знание того, как мыслители разных эпох концептуализировали те дискурсивные правила, которым они следовали или противостояли.

Скиннер прежде всего применяет к истории политической мысли аппарат, сложившийся на основе аналитической философии языка: подчиняющиеся определенным правилам языковые игры и всеобщие конвенции. Изобретательно применяя эти понятия к истории политической мысли, он подчеркивает два момента, которые зачастую рассматриваются отдельно друг от друга: теоретики могут манипулировать конвенциями своей идеологии, чтобы легитимировать положение вещей; но как только набор конвенций был использован таким образом, он начинает налагать ограничения на типы легитимирующей аргументации, доступной теоретикам. Второй момент, описанный Скиннером при анализе творений Болингброка, заслуживает особого внимания. Позже Скиннер развернул этот аргумент и эксплицировал его следствия[370]:

Поэтому проблема, которая встает перед тем, кто желает легитимировать свои действия и одновременно добиться того, что он хочет, не может быть просто инструментальной проблемой приспособления нормативного языка к его проекту. Это отчасти и проблема приспособления его проектов к имеющемуся нормативному словарю [Skinner 1978, 1: xii – xiii; Скиннер 2018, 1: 13].

На данный момент ключевой исторической работой Скиннера можно считать «Основания современной политической мысли», двухтомное исследование европейской политической мысли с конца XIII по конец XVI столетия. Это сочинение призвано продемонстрировать эффективность его метода и показать, как должна выглядеть «история политической теории, которая будет иметь подлинно исторический характер» [Skinner 1978, 1: xi; Скиннер 2018, 1: 11]. Для реализации подобного проекта, по мысли Скиннера, необходимо не только избежать выявленных им ранее ошибок, но и создать историю, основанную в меньшей степени на классических текстах и в большей – на истории «идеологий». Место и способ аргументации наиболее известных теоретиков могут быть поняты только после выявления системы конвенциональных языковых посылок, свойственных окружавшим их обществам.

Скиннер видит свою главную исследовательскую задачу в выявлении «процесса, приведшего к формированию современной концепции государства». В понимании этой концепции он опирается на Макса Вебера. Так как власть в современном обществе исходит не от правителя, а от государства, которое можно «концептуализировать <…> в отчетливых терминах современного (modern) времени – как единственный источник права и легитимной силы на своей территории и как единственный объект, для которого допустимо требовать повиновения от своих граждан» [Skinner 1978, 1: x; Скиннер 2018, 1: 8[371]]. Скиннер тщательно и самобытно описывает различные мыслительные режимы (modes of thought), сходящиеся в этом понятии.

Он дополнительно подчеркивает исключительную важность этой темы в заключении ко второму тому, отходя от вопросов развития институтов государства (в русле истории) и обращаясь к проблематике использования слова «государство» / «State» (в русле «исторической семантики»). Использование слов «State» и «l’État» в XVI веке подтверждает центральный тезис «Оснований»: «Характерный признак того, что общество начало осознанно пользоваться новым понятием, на мой взгляд, заключается в появлении нового словаря, с помощью которого артикулируется и истолковывается это понятие» [Skinner 1978, 1: x; Скиннер 2018, 1: 9].

Может показаться, что в данном моменте метод Скиннера тесно сближается с подходом GG, т. е. с контекстуальной историей понятий. В таком случае можно было бы определить его задачу – по крайней мере частично – как выявление понятий, составляющих вокабуляр, при помощи которого выражалось и обсуждалось понятие государства. Однако в методологических работах Скиннер формулирует свои максимы таким образом, что они скорее мешают подлинно историческому исследованию новообретенного словаря. Отвергая историю идей в духе А. О. Лавджоя, Скиннер открыто заявляет, что попытки написать историю идеи всегда ошибочны[372]. Если принять эти слова за чистую монету, получается, что любая Begriffsgeschichte неизбежно ущербна. Кроме того, это усложнило бы понимание объяснения, данного самим Скиннером в «Основаниях», как и почему было концептуализировано современное государство. В 1989 году он сам опубликовал 36-страничную главу о государстве в книге, посвященной истории понятий [Skinner 1989].

Изначально Скиннер следовал Витгенштейну, подчеркивая, что понятия – это инструменты. Чтобы осмыслить понятие, необходимо установить все то, что может быть сделано с ним или при помощи его. Поэтому история понятий и невозможна: возможна только история их аргументативного использования. Скиннер настаивает: «Истина состоит в том, что понятия не должны рассматриваться как простые пропозиции, обладающие тем или иным значением; их нужно мыслить как оружие (следуя Хайдеггеру) или как инструмент (в терминах Витгенштейна)» [Collini et al. 1985: 51][373].

Из этого не совсем ясно, каким образом историк мог бы написать историю аргументативного использования понятия, не принимая в расчет его индивидуальность, а также непрерывность или изменчивость его значения (отличного от его названий или терминологических обозначений). Недостаточно просто констатировать, что значение равно употреблению, ведь тогда историк не сможет различить между собой два почти синонимичных понятия и указать на возможную путаницу в их использовании. Неясно и то, как могут быть «концептуализированы» (пользуясь излюбленным термином Скиннера) тот или иной опыт или верование, не создавая при этом ни одного понятия, историю которого можно и нужно было бы проследить[374]. Как было замечено выше, он сам написал именно такую историю, в которой еще раз повторил мысль, что, «если мы хотим понять то, как другой человек видит мир – какие различия он проводит, какие классификации считает приемлемыми, – мы должны узнать, какими понятиями он оперирует»[375].

Впрочем, Скиннер проясняет свою позицию: «Поскольку я уверен, что для понимания понятия нам необходимо уяснить, 1) что может быть сделано при помощи его и 2) в каких терминах оно выражается, я ставлю под сомнение возможность историй, проясняющих (2), но исключающих (1)»[376]. Здесь он, на наш взгляд, признает разницу между историей понятий, игнорирующей их контекст (как в «Historisches Worterbuch der Philosophic»), и историей, рассматривающей их в контексте аргументативного употребления, а также способы их выражения (как в GG). Представляется, что его новая позиция не предполагает априорного осуждения всех историй понятий вообще, а только тех, которые обходят стороной использование последних.

Прежняя точка зрения Скиннера вытекала, судя по всему, из его критики подходов двух авторов: концепций «идей-единиц» (unit ideas) Артура Лавджоя и «ключевых слов» (keywords) Рэймонда Уильямса [Collini et al. 1985: 51][377]. Указывая на отсутствие у Лавджоя и Уильямса различий между употреблением и пониманием терминов, Скиннер сформулировал несколько методологических максим общего характера, отвергавших возможность (interdicting) истории понятий. По его тогдашней логике, проект Лавджоя приводит к неприемлемым результатам:

…Подобного рода история идей настойчиво изгоняет из истории опознаваемых акторов, заставляет Разум вытеснять Обычай, а Прогресс – противостоять