Корона скифа (сборник) - Борис Климычев

Они приехали проведать родину, а еще — навестить и допросить государственную преступницу. В июне 1914 года в селении Покровском Хиония Гусева набросилась с кинжалом на бедного старца — пьяного Григория Ефимовича. Направил ее на это дело бешеный монах Илиодор, который теперь сбежал за границу в Швецию и кропает там про друга царской семьи крамольную книгу под названием «Святой черт». Теперь преступная Хиония помещалась в Томске, в секретном подвале психиатрической клиники.

Мунусевич-Мануйлов и графиня, примчавшие к Хотимским от поезда с целой вереницей колясок, всем вручили подарки. Затем с обеда до ужина подробно расспрашивали Хотимских обо всех томских новостях и что говорят томичи о Распутине, которому теперь присвоена новая фамилия — Новых.

Поздним вечером с черного хода в дом Хотимских входили люди для тайных бесед с высокими гостями. Их усаживали на стулья возле двери кабинета. Главнокомандующая пограничными войсками принимала посетителей по одному.

— Приглашается господин Хотизов! — провозгласил лакей.

Желтолицый человек немедленно юркнул в заветную дверь. Матильда сидела в огромном кожаном кресле и нервно курила пахитоску [14]. Желтолицый распростерся у ее ног.

— Что это за китайские церемонии, Ли Хань? — недовольно сказала Матильда. Карта ваших постов вдоль великой российской железной дороги у вас с собой?

— Така-точна, мадама, карта, списки надежных людей, которых я расселил около очина важная места…

На следующий день под охраной взвода казаков высокопоставленные гости отправилась за город в психолечебницу. Иван Федорович Манасевич-Мануйлов шептал спутнице:

— Нащупать нить… Подходы нужны к логову, выявить пути, наметить раскрыть, развязать, но как, как?..

И графиня, и Манасевич слышали многое о новой окружной психиатрической лечебнице Томска. Говорили, что это — почти город…

Топорков встретил их на пороге центрального корпуса, поцеловал графине ручку, крепко пожал вялую кисть Манасевича. В своем кабинете он рассказал историю строительства клиник, показал планы, чертежи, привел цифры.

— Грандиозно! — согласился Манасевич. — Мы восхищены! Поражены и так далее… Но мы, господин профессор, хотели бы встретиться с некоторыми вашими больными, если это, разумеется, не отразится отрицательно на их здоровье. Например, мы хотели бы побеседовать с ламой, который, как нам стало известно, прибыл из бурятского дацана и секретно содержится у вас.

Топорков не выказал удивления перед осведомленностью гостей. Он мысленно вычленил тех сотрудников клиники, которые могли быть осведомителями. Но это мыслительная работа никак не отразилась на лице профессора, он с приятной готовностью сказал:

— Считаю за честь лично вас познакомить с этим замечательным человеком.

Они вышли в обширный сад, в глубине его укрылся отдельный особняк. Возле него мелькали желтые халаты, бродили бритоголовые монахи, звучал молитвенный гонг. Манасевич попросил разрешения поговорить с ламой, от переводчика отказался. Оглядевшись по сторонам, он спросил ламу:

— Твои бритоголовые по-английски разумеют?

— Не ручаюсь, но кажется, что никто английского не знает.

— Тогда давай говорить на эсперанто. Говори кратко все, что знаешь о Бурятии, Внутренней Монголии и Китае.

Манасевич слушал плохой язык эсперанто, чертыхался и записывал донесение ламы невидимыми чернилами на специальной бумаге. Что именно записал Мануйлов, кроме него никто, не смог бы прочесть на целом свете. И мы этого тоже не узнаем никогда.

Возле кибитки возникла главнокомандующая пограничными силами России. Спросила:

— О чем толкуете, Иван Федорович?

— Да вот, он рассказывает, что после смерти мы можем стать либо кузнечиками, либо жабами, либо львами. Все зависит от того, как мы ведем себя в нынешней жизни.

— Мы с вами станем змеями! — не без иронии сказала начальница пограничников.

«Ты будешь гадюкой, это точно!» — подумал Манасевич-Мануйлов, и улыбнувшись сказал:

— Вы, графиня, конечно, станете чудесной жар-птицей!

— А вы бывали когда-нибудь в зоопарке на птичьем дворе, там вонь стоит изрядная! — отвечала Матильда Ивановна, — и добавила: — я предпочла бы стать крокодилом и пожирать мужчин за все унижения женщин, которые они терпят на этой Земле.

— Ну, зачем же такая кровожадность, графиня? К тому же далеко не все мужчины унижают женщин, есть и те, которые их возвышают!

Как бы между прочим, перешли в цокольный этаж, где находилась тюрьма на сто мест. Туда на экспертизу привозили заключенных из различных тюрем. Показали там гостям юного бомбиста Алексея Криворученко, который при виде гостей взвыл и сделал вид, что грызет свои ржавые цепи.

В соседней клетке сидела Хиония Кузьминична Гусева, бывшая сожительница беглого монаха Илиодора Труфанова. Лицо ее было испещрено бубонными язвами. Графиня дала ей конфеты, пирожные и иконку.

Но когда графиня начала ее расспрашивать, Хиония возопила:

— Отстаньте, ироды! Заплюю гнилой слюной! Зазорной болезнью заражу!

И в самом деле принялась плеваться.

Иван Федорович Манасевич-Мануйлов и Матильда Ивановна не ожидали такого отпора. Подкупить дуру? Но как? Стали советоваться с Топорковым, дело, мол, государственной важности. Профессор пояснил, что Хиония не притворяется, лучше ее теперь не будоражить вопросами.

Из психолечебницы кавалькада направилась в университет. Манасевич был в черном смокинге и лаковых штиблетах, сиял набриолиненной прической с безукоризненным пробором. Он ловко и элегантно представил свою властительную и загадочную подругу профессорам.

Ученые шептались в искусственном пальмовом саду:

— Надо же! Особа, приближенная к императору!

— А графиня-то! Пограничница! Главнейшая!

— Вот — выкресты! На какие высоты взобрались.

— Наверняка еще выше метят.

— Да куда уж выше-то?

— Э, батенька…

— Где американцы снимают фильм? — осведомился Манасевич.

Высоких гостей тотчас повели на кафедру Вейнберга.

Профессор был возбужден. Его изобретение получит мировую известность. Но его смущал Потанин, который только что высказал ему свою точку зрения на происходящее. Он сказал профессору, что это съемка — по сути дела кража российского приоритета. Вот если бы Сибирь была отдельной страной, как Америка, тогда не потребовалось бы приглашать в Томск иностранцев.

Теперь Потанин стоял в сторонке, скрестив на груди руки, и недовольно следил за стараниями американцев. Высокие и тощие янки в меховых кепи с ушными клапанами, в куртках на меху и в ярко желтых крагах светили в павильоне магнием и трещали аппаратами. То и дело слышалось: