Корона скифа (сборник) - Борис Климычев

В одной из клеток сидел здоровенный парень, он попросил Загорского:

— Барин, сделайте милость! Скажите, чтобы меня на фронт забрали. Меня уже хотели взять, а я сделал вид, что повесился. Суд решил, что я сумасшедший. Какой-то комиссии жду. А мне бы лучше теперь же на войну уехать.

Загорский вопросительно посмотрел на профессора:

— Пока еще консилиум не решил его судьбу, — пояснил Топорков, но скорее всего будет освобожден от воинской повинности. Не в себе человек. Повешение имитировал. Но и раньше за ним наблюдались странности: любил рассказывать, что побывал в раю и райские гурии его там ласкали.

— А если его признают больным, он должен будет вечно находиться у вас?

— Переведем в общее отделение, подлечим, может, когда-нибудь и отпустим.

Железная дверь за Загорским и Левицким закрылась. Врач сказал:

— Вы можете пройти на кухню, там вам покажут все нормы, продукты и готовые блюда. Это же традиция любой психолечебницы — кормить пациентов самым лучшим образом. Считается, что они и так обделены судьбой, лишены многого из того, чем обладают нормальные люди, так пусть хоть поедят хорошо. Теперь война, но мы обеспечиваем им хороший рацион…

Посетив почти все корпуса, граф сделал пометки в тетради. Уже вечерело и профессора в щегольских сюртуках и котелках, с элегантными тросточками, усаживались, каждый в свой экипаж. Граф отвязал свою лошадь, уселся в коляску. Он решил, что ехать вместе с другими экипажами будет безопаснее.

Черный человек

Коля в очередной раз спешил на свидание с Белой Гелори. В мастерской Элии Юровского он купил для нее браслет матового серебра с жемчугами.

Конечно, Бела стоила более дорогого подарка, но Николай Зимний по-прежнему оставался младшим приказчиком и все чаевые по-прежнему отдавал старшему приказчику, хотя над ним из-за этого посмеивались товарищи. Да и сам старший приказчик говаривал, что честность и торговля — это два разных полюса. Надо создать видимость честности, а не быть честным.

В подтверждение своей мысли Семен Петрович Благов рассказал о случае, когда глава рода Кухтериных вез зарплату на свою спичечную фабрику да обронил по дороге кошель. Какой-то возчик этот кошель подобрал, по монограмме догадался чьи деньги, а было их несколько тысяч. Возчик ничего лучше не придумал, как поехать и отдать кошель хозяину. Рассмеялся Кухтерин и сказал:

— Эх, ты! Простота! Вот, возьми три рубля, купи себе веревку и повесься!

Коля, найди он такой кошель, поступил бы точно так, как тот возчик. И шел он в гостиничный номер и был грустен, потому что не мог купить более дорогой подарок. Дома казались серыми. Снег падал за ворот. Издали было видно, как блестит лед возле свай, как тщетно пытаются разорвать мрак фонари. А когда Коля подошел к порогу гостиницы, то увидел в полумраке в снежном мареве человека в черном пальто, тащившего на загорбке черный гроб. «Куда он с гробом?» — удивился Коля и увидел, что человек вошел в подъезд гостиницы.

Коля пошел следом, спросил у конторщика, скучавшего за самоваром:

— А этот, черный, он к кому, с гробом?

— С каким грабом? — удивился конторщик, — мы заказывали столяру кедровые перила, так он еще их не отделал, и не принес. Да и зачем бы он поплелся сюда на ночь глядя, сейчас все равно хозяина нет. А из граба разве перила делают? Да у наших столяров, верно, такого дерева и не бывает. Кедр — дерево мягкое, теплое, и везти его через три моря не надо, рядом растет.

«Ошибка, путаница — подумал Коля, — я ему — про Фому, а он мне про Ерему». И опять спросил:

— Разве человек в черном пальто сейчас не зашел сюда? Высокий и сутулый?

— Нет. Вашу милость уже ждут, сами знаете — кто. А других посетителей после восьми вечера сегодня не было. Да ведь погода какая!

Коля прошел в номер, Бела встретила его, как всегда радостно. И тотчас заметила, что он не в настроении:

— Что с мальчиком? Я ему надоела, он нашел другую симпатию?

Он молча надел браслет на ее левую руку. Но горький осадок в душе не проходил, мешал ему восторгаться и радоваться…

Коля, как всегда, ушел из гостиницы на рассвете, дав сонному конторщику на чай. И шел по заметеленным улицам Томска грустный и одинокий. В домах еще были закрыты двери и ставни. Нигде ни одного следа на снегу. Почему-то подумалось, а вдруг город весь в одночасье вымер, все люди на свете вымерли, и он, Коля, остался один на Земле? Какой ужас! Чтобы он тогда стал делать?

Придя в общежитие, Коля впервые в жизни не раздеваясь лег в постель, только ботинки скинул.

Утром его разбудили полицейские. И велели одеваться, хотя он и так был одет. Ему надо было только обуть ботинки.

— А в чем дело? — спросил Коля.

— Сам знаешь! — из гостиницы, когда пришел?

— Не помню, рассвет был. А на часы я не смотрел. А что?

— Сам знаешь, айда, пошевеливайся!

Общежитские зашумели:

— Вот так Коля Зимний!

— Тихий! В тихом озере все черти сидят.

— Приютские, они такие, ведь ни отца, ни матери не помнит. Наверняка банк ограбил.

— У кого же точнее узнать?

— А чего узнавать, все в газетах пропишут.

Женщина-главнокомандующий

Никто из пассажиров и представить себе не мог, что весенним утром 1915 года из пульмановского вагона на перрон вокзала Томск-1 ступил главнокомандующий всеми пограничными войсками России. Разве можно представить главнокомандующего в меховой шубке и с муфтой под цвет, и с французским ридикюлем через плечо? Нет, и еще раз нет!

Но так было. Начальницу пограничников звали Матильдой Ивановной. Не так давно она была женой премьер-министра России, графа Сергея Юльевича Витте.

Вместе с Матильдой Ивановной в Томск прибыл сорокачетырехлетний выкрещенный еврей Иван Федорович Манасевич-Мануйлов. В прошлом — томич, теперь он был личным секретарем Распутина и легендарным автором знаменитых «протоколов сионских мудрецов», над которыми он работал по заданию шефа тайной полиции Павла Рачковского в Базеле. Говорят, что на самом деле «протоколы» были сочинены 1898 году Базельским конгрессом сионистов, или не конгрессом, дело темное. Но Рачковский с целью разведки придумал адски хитрый план, он решил сделать автором протоколов своего подручного. Пусть потом разбираются — где правда. А у Рачковского будет в руках нить от всемирного заговора.

Матильда Ивановна, как и Мануйлов, входила в круг старца Григория Распутина. Она происходила из семьи богатейших томских золотопромышленников — евреев Хотимских, естественно, тоже была выкрестом, иначе какая была бы у нее карьера?