Корона скифа (сборник) - Борис Климычев

Эля вздохнул, открыл несгораемый ящик и отмусолил Канцеру долг…

А граф уже стоял на крыльце дома Нейландов. Он постучал висевшим на цепочке деревянным молотком в медную доску, прислуга отворила дверь и доложила аптекарю Петру Яковлевичу Нейланду, что его супруге Ольге какой-то молодой человек привез письмо из Польши.

Графа пригласили войти. Аптекарь Нейлад годился в отцы своей супруге, но это был брак по расчету, так как он объединил аптеку Ковнацких и аптеку Нейланда в одно общее дело. Ольга была приятно удивлена письмом от дальних родственников, которые ходатайствовали за графа.

— Что же, граф, — сказала она, — мы с мужем люди не очень влиятельные, но у нас есть свой круг знакомых среди достаточно важных людей. Родственники мне сообщают и о том, что вы перенесли серьезную болезнь, мы сможем изготовить для вас самые новейшие лекарства, какие только выпишут вам здешние светила медицины. Вводить вас в здешний свет начнем сегодня же. Как раз и погода чудесная! Вот только пообедаем и поедем. Петя, прикажи заложить коляску. Ты поедешь с нами?

Старик Нейланд отговорился занятостью. Обед был по-сибирски обильным, особо графу понравилась стерляжья уха.

И вскоре граф и Ольга уже сидели в коляске. Причем дворник сказал на ухо кухарке:

— И чего этой Ольге неймется? Из-за нее герой войны с Японией, офицер и дворянин Лопухин Иннокентия Кухтерина пристрелил, теперь вот еще себе кавалера нашла.

— Не говори ерунды! — отвечала кухарка, — разве она виновата, что старик, кроме дома да аптеки, ничего знать не хочет? Раньше хоть по ресторанам ее возил, а теперь — как отрезало. А красавчик этот уж такой бледный! Больной, что ли?

Коляска миновала мост и подкатила к ювелирной мастерской. Граф увлек туда Ковнацкую-Нейлад.

— Вот эти серьги как раз будут в гармонии с вашим колье, — говорил Загорский, указывая на Ольгины украшения. Ольга отказывалась принять дар, но довольно щурилась, ей нравилось, что этот Загорский был так галантен. Конечно, она не могла рассчитывать на его любовь, она не так уж молода для этого. Но его внимание ей было приятно. Загорский все-таки настоял на своем, и Ольга приняла серьги.

Они вышли на улицу оба очень довольные, сели в коляску.

— Куда теперь? — спросил граф.

— Едем в университет! — сказала Ковнацкая-Нейланд. Надо же отработать ваш аванс. Ваши шесть языков пропадают втуне. Конечно, вас возьмут делопроизводителем в губернскую управу. С такими знаниями. Но нужно, чтобы вы пришли туда устраиваться, будучи уже известным в городе. Тогда зерно упадет на удобренную почву.

— Стать известным! — воскликнул граф, — вы, Оля, шутите. Для этого потребуются годы.

— Отнюдь. Томск не Москва, достаточно вам побывать в двух-трех салонах, и о вас заговорят везде, в том числе и в управе… Опять забыла, какими именно языками вы владеете?

— Кроме русского польским, немецким, английским, французским, испанским, итальянским.

— Вот и прекрасно! Сейчас потолкуете с нашими профессорами, и это будет ваш первый шаг к карьере. Как жаль, что вы не хотите продолжить образование в университете!

— Милая Оля! — грустно сказал граф, — я уже говорил вам, что мне нет смысла продолжать грызть гранит науки. Чахотка сгрызет меня гораздо раньше.

— Опять эти мрачные мысли! Профессор Курлов вас непременно вылечит! Как? Вы не слыхали про Курлова? Ну, ничего, я вас познакомлю, замолвлю за вас словечко. Он сделает все возможное и невозможное. Это удивительный специалист и образец просвещенного врача, не эскулап какой-нибудь. Ага! Подъезжаем к университету! Как вам нравятся озеро, речка, роща?

— Да, красиво! — согласился Загорский. Они вышли из коляски. Среди обширной рощи на возвышенном месте как бы воспаряло к небу белокаменное здание, поднятый на шпиле золотой крест сиял на солнце.

Под кронами ухоженных деревьев стояли каменные истуканы.

— Это так называемые каменные бабы, — пояснила Ольга. — Каждая такая баба высечена так, что видно: одной рукой прижимает к груди нечто вроде большой рюмки.

Томские купцы бывают в далеких краях, ездят на Алтай, к хакасам, в Монголию, Китай, Тибет. Первым привез такую фигуру с Востока купец Гадалов, поставил у себя во дворе, и сразу ему стал сопутствовать успех во всех сделках. Прознали про это другие негоцианты и тоже стали таких истуканов с собой прихватывать во время вояжей. Говорят, их особенно много в степях Монголии и в Хакасии, где сопки не круглые, как на Дальнем Востоке, а напоминают поставленные на ребро чемоданы.

Короче, каждый купец себе древнюю статую привез. А когда стало известно о высочайшем повелении строить в Томске университет, то купцы стали жертвовать ему своих истуканов. Свозили их сюда на берег речки Еланки. Ставили на бережку. Тогда место тут было еще дикое. Но вот, как в сказке, поднялся в диком лесу белокаменный храм науки, высоко к облакам вскинув золотой крест. Ученый садовник Порфирий Никитич Крылов разбил здесь дивный ландшафтный парк. Древние статуи перенесли в тенистые аллеи, их скоро стало более пяти десятков.

Один из профессоров исследовал сии древности. Он пояснил, что бабы — это не бабы, а фетиши такие. И в руках они держат не рюмки, а ритуальные сосуды. Может, кровью причащались во время молений. Каждому такому истукану не менее девяти тысяч лет! Но местные пьяницы говорят своим женам:

— Чего шумите — нализался! Сходите в рощу, там памятники бабам, жившим девять тыщь лет назад, и у каждой — рюмка в руке!

— Как подумаешь, что девять тысяч лет назад кого-то приносили в жертву, чтобы причаститься его кровью, то и дурно делается, — сказал граф Загорский.

— Вы чувствительны не по годам — улыбнулась Ольга, — идолы эти поставлены здесь на счастье. Нужно только к ним хорошо относиться. Случай со студентом Баранцевичем говорит об этом совершенно ясно.

— Что за случай?

— Однажды в хорошем подпитии этот студиоз проходил по роще. И говорит собутыльникам:

— Я уже бывал с двадцатилетними, тридцатилетними и сорокалетними дамами, но с девятитысячелетней — не приходилось заниматься. И подошел к одному изваянию, приобнял, и начал делать движения, обозначающие сами понимаете что. На следующую ночь товарищи по общежитию проснулись от его страшных криков. Он хрипел и просил не давить на него так сильно, он молил о пощаде. Зажгли свет, позвали врача. Но Гена Баранцевич уже испустил дух. Все лучшие медики города пришли на вскрытие, которое производил Попов. И что же? И сердце, и легкие, и все остальные органы у Баранцевича были в порядке. И до сих пор никто так и не знает — от чего он умер.