Современная болгарская повесть - Стефан Дичев

На следующий вечер конфеты принес Стоилчо Антов.

Плотник уезжал в Африку. До сих пор он даже не заикался ни о какой поездке: верно, ждал, когда паспорт окажется у него в кармане.

— Будем там по болгарскому проекту строить гражданский аэропорт, — важно заявил он. Это были слова уже из его новой жизни, и они как-то сразу отделили его от нас.

Я на несколько минут задержала урок и разрешила плотнику ответить всем, кто хотел узнать, где именно строится этот гражданский аэропорт, как велик он будет и какую машину привезет Стоилчо по возвращении — «фиат» или «опель-рекорд».

— «Таунус», — невозмутимо ответил плотник. — Белый «таунус», но вот что я решил: как только зальют взлетную полосу, выйду себе вечерком, возьму палочку да и распишусь, пока бетон не затвердеет; так вот и распишусь где-нибудь на краешке полосы, и, может, когда-нибудь мой сын, дай бог здоровья, прилетит туда, увидит мое имя и скажет: этот аэродром и отец мой строил.

Я смотрела на него и удивлялась своему волнению. А я-то думала, что хорошо знаю этого человека! «…потому что душа человеческая словно новый забой, и никогда не знаешь, где кончается чистый уголек, а откуда начинается мергель». Где я прочла это — в книге или в обстоятельном «показании» Филиппа?

После пятого урока плотник подошел ко мне попрощаться.

— Вы уж извините меня, ежели что…

— Что ты, что ты… — неопределенно ответила я.

— Я, как вернусь, опять приду в техникум.

— Доброго пути! — улыбнулась я и протянула руку.

— Куда это он собрался? — спросил меня старый инженер по горным машинам, когда Стоилчо Антов вышел.

— В Африку, строить гражданский аэропорт.

— Аф-ри-ка, — как бы про себя повторил старик. — Африка… — и высыпал на ладонь очередной спичечный коробок.

Наверное, я все-таки привыкла к Стоилчо Антову, потому что без его крупной фигуры, восседающей на первой парте, классная комната несколько дней казалась мне словно бы опустевшей. Подняв глаза от кафедры, я вместо его круглых голубых глаз видела перед собой весь ряд, который раньше жил, укрывшись за широкой спиной плотника… Похоже, это не слишком устраивало Ивана Дочева и Мариана. Но класс казался другим не только поэтому — гораздо больше значило для него присутствие Антонии.

По воскресеньям, пока я готовлю, Михаил усаживается в кухне на кушетку и читает мне журналы. Он сам это придумал и, похоже, очень доволен нововведением. Наверное, воображает, что таким образом помогает мне по хозяйству или по крайней мере отвлекает от кухонных запахов. Чего только он мне не читает! Об устройстве венкельных двигателей, о влиянии вибрации на рост растений. Статьи Михаил выбирает по своему вкусу, и эти воскресные чтения странно и непривычно вклиниваются в мою жизнь, так же, как странно и непривычно выглядит чертеж машины, вклеенный по ошибке в учебник грамматики. Но однажды Михаил прочел мне о магнитной воде. Я запомнила почти всю статью, потому что меня удивило, как это обыкновенная известковая вода, пропущенная через магнитные полюса, вдруг становится мягкой и не оставляет накипи на стенках котлов.

Вот об этой-то воде я и вспомнила однажды вечером, оглядывая свою группу с возвышения кафедры. И когда это в ней появилось столько белых рубашек? Я полистала журнал — вот уже несколько недель графа замечаний была пуста, и даже двоек по математике, почти не стало. Но больше всего меня удивила шестерка по химии у Мариана и белая рубашка Ивана Дочева.

Я диктовала правило о видах прилагательных, и перья авторучек резким скрипом догоняли мои слова. Сидя все еще на той же последней парте, писала Антония, закусив от старания губу. В темном облаке волос время от времени поблескивала заколка с тремя стеклянными звездочками. За ней из-под зеленых стволов висящих на степе ватников выглядывал уголок девичьего плаща, алый, яркий, как тюльпан.

Кроме магнитной воды, в группе у меня была еще одна новость — Костадин стал приходить на занятия в красивом голубом свитере ручной вязки…

23

В III «г» для классной работы я дала тему «Трагедия и величие Фауста». Фауста я боялась — думала, никто его не поймет. Но они поняли.

Дольше всего я просидела над тетрадкой женщины, работавшей у насоса на Шахте четыре. Я слышала, что она живет с дочкой. «И он мог оставить Маргариту с ребенком! Фауст здесь предстает перед нами подлым и бесчестным человеком. Ни один из его поступков не ужасает меня так, как этот».

— Знаешь, мне кажется, что я уже знаком с половиной твоих учеников, — сказал Михаил, выслушав несколько отрывков. — А когда же ты выберешься взглянуть на мой туннель?

— Хочешь, пойдем завтра утром?

Зеленый «газик», столько раз увозивший от меня Михаила, оказался симпатичной коробочкой с удобными сиденьями. Брезент, плещущий над нашими головами, напомнил мне о палатке в Галате. Молоденький шофер всю дорогу молчал, стараясь прикрыть спиной фотографии голых женщин, наклеенные на стекле панели.

— Тоже в вашем техникума учится, только болгарский у них ведет Киранова, — представил его Михаил, и у парнишки вспыхнули уши.

Смена еще не началась. На скамейках возле барака сидели мужчины. Стараясь разглядеть меня получше, они опустили сигареты, но, поняв, что я пришла с Михаилом, отводили взгляд. В раздевалке мне выдали сапоги и каску с лампочкой. Я пожалела, что на дощатых стенах барака не висело зеркала. Женщины перестанут быть женщинами, если новый головной убор, все равно какой, не вызовет у них желания посмотреть, как они в нем выглядят.

— Надвинь, надвинь поглубже! — сказал Михаил. — В туннеле вода льет дождем.

Мы шли между рельсами, и уже через несколько шагов по черепаховому панцирю каски застучали песчинки и редкие, но тяжелые капли. Я протянула руку и, сжав горячие пальцы Михаила, вздохнула. Влажный запах земных глубин, которым ватник заполнял нашу прихожую, сейчас охватил меня со всех сторон. Снопы света, идущие от ламп, становились все ярче, наконец остались только они одни, а мы исчезли во влажной тьме, превратившись в два колеблющихся огонька. Где-то впереди мигнул еще один желтый глаз, а за ним в глубине проскрежетало железо.

— Вагонетки, — спокойно сказал Михаил и всем телом прижал меня к холодной бетонной стене. Прошлой весной он вот так же обнимал меня у подъезда общежития, когда мы уже были женаты, но все еще должны были разлучаться по вечерам.

От громыхающих во тьме вагонеток несло запахом мокрой развороченной земли.

— Вот тут она нас мучила, та подземная вода. Помнишь, я тебе рассказывал? — Круг его лампы пошарил по своду и замер. Заблестели разбуженные светом капли.

Нас догоняли широкие торопливые шаги.

— Кто с тобой, товарищ Денишев? — спросил мужской голос, и свет лампы безжалостно остановился на моем лице. — У, черт, — сам себе ответил голос, — а я думал, это Христо, техник.

— Вот тебе и черт, — засмеялся Михаил. — Познакомься с моей женой.

Я протянула руку, коснулась толстого ватного рукава, спустилась по нему к чьим-то пальцам.

— Ты там не тяни руку каждому, — заметил потом Михаил. — На фронте забоя люди работают, и никто не будет бросать дело, чтобы из-за тебя вытирать руки.

Однако там, «на фронте», на меня вообще никто не обратил внимания. Все видели только одного Михаила. Его уже ждали, надо было определить новый поворот этой невидимой трехрадиусной кривой, которая вела туннель глубоко под улицами и домами города. Я стояла в сторонке и смотрела на отвесную, оборвавшую рельсы стену. За ней не было ничего. До той самой точки, где этот конец туннеля должен встретиться с идущим ему навстречу участком, туннель существовал только в расчетах Михаила. Тогда, в ту далекую ночь в гостинице, я не могла понять охватившую Михаила тревогу. Сейчас я поняла все.

Наверху, в бараке канцелярии, пахло застоявшимся табачным дымом. Михаил сварил мне кофе. Алюминиевый кофейничек был наш, и я обрадовалась ему, как старому знакомому.

— Ну, как тебе мое царство? — спросил Михаил.

— Подземное… — сказала я и постаралась улыбнуться.

Кто-то позвал Михаила. Без него барак казался еще более чуждым и неприглядным. Я выдвинула ящик стола, чтобы убрать вымытые чашки, и чуть не ахнула от неожиданности. Вот уж не предполагала, что мой Михаил так любит порядок. Карандаши лежали рядком в коробке из-под шоколадных конфет, там же маленькими розовыми кирпичиками были сложены четыре резинки. Даже испачканная тряпочка для вытирания рейсфедера была аккуратно свернута. Рядом с ней лежал рецепт… Над неровными латинскими строчками шла отчетливая надпись: «Михаил Денишев, инж., 26 лет». Флакончик я обнаружила в глубине ящика, чтобы не бросался в глаза. От таблеток неуролакса осталась половина. Хорошо, что Михаил не вошел в эту минуту. Не знаю, как бы он повел себя, застав меня склонившейся над его тайной. Я провела пальцами по флакону и положила на место. Когда Михаил вернулся, я, притворившись скучающей, рассеянно листала настольный календарь. Листала просто так, но он сам раскрылся на странице 29 мая.