Современная болгарская повесть - Стефан Дичев

— А если он меня бросит? — глухо спросила девушка.

— Не знаю… Если бросит, тогда, мне кажется, лучше, чтобы это произошло сейчас. — Я понимала, что говорю жестокие вещи и что каждое мое слово ранит Антонию, но иначе я не могла. Хотелось спасти эту девушку от нечистого шепота, который через какое-то время мог бы отравить ее жизнь. От того самого злорадного шепота на лестничных площадках, что так безнаказанно расследует тайны людских неудач и усыновленных детей.

— Ты хороший человек, Антония. Если Иван узнал уже твое сердце, он, может быть, будет долго страдать, но от тебя не уйдет. Потому что, поверь, ты действительно самая хорошая из всех девушек, которые учатся у нас в техникуме.

Она опустила голову и беззвучно заплакала, терзая лежащий на коленях голубой платочек. На безымянном пальце поблескивало бронзовое колечко с прозрачным камешком из простого стекла.

— Пойду сварю кофе, — поднялась я, почувствовав, что ей ненадолго нужно остаться одной.

Когда я вернулась с чашками, Антония сидела на том же месте, но глаза у нее уже были сухие.

— Когда-то моя бабушка гадала на кофейной гуще. — Она печально улыбнулась. — Интересно, что бы они нагадала мне сейчас.

Я заглянула в ее чашку и очень серьезно сказала:

— Она сообщила бы, что, во-первых, за классную работу ты получила четыре с плюсом, что, во-вторых, молодая темноволосая дама только что пригласила тебя обедать, хотя пока у нее ничего к обеду нет и сама она понятия не имеет, чем будет тебя угощать.

— Нет, нет… спасибо, я пойду, — смущенно сказала Антония. — Я только попрошу у вас стакан воды.

Девушка ушла, и после нее в комнате осталась пустая солнечная тишина. Стеклянная дверь спальни тихонько открылась, Михаил остановился за моим креслом.

— Ты опять все слышал? — с усталой иронией спросила я.

— Слышал, — признался Михаил и поцеловал мои закрытые глаза.

26

— Велено на большой перемене всем спуститься в учительскую, — сказала мне Киранова. — Директор будет раздавать ленты на завтра.

— Какие ленты? — удивилась я.

— Ах, верно, ты ведь еще не знакома со здешними порядками. Каждый год перед праздником славянской письменности у нас составляется список тех, кому должна быть выдана лента с надписью «отличник». Для этого вчера директор и собирал журналы. Впрочем, я видела список — на твою группу приходятся две ленты. У меня четыре, — с притворным безразличием добавила она. — А у Андреевой, представь себе, целых семь.

— Я слышала, что у нее действительно хорошая группа, — прервала я.

— Это верно, — тактично отступила Киранова. — Но я никогда не соглашусь с ее «гуманизмом», который только распускает учеников, приучает их считать всех остальных преподавателей придирами и педантами. Подобный гуманизм, по-моему, вообще вреден в современной школе.

До сих пор тень предстоящего сокращения только скользила надо мной, теперь я впервые осязаемо почувствовала ее враждебный холод. Интересно, что Киранова говорила Андреевой обо мне?

Директор превратил раздачу лент в маленький школьный праздник. Он по одному вызывал руководителей групп, вручал им шуршащие полосы бумаги и торжественно пожимал руку. На его светлом, хорошо выбритом лице было видно настоящее волнение. Человек этот поистине умел создавать ритуалы и отдавался им всей душой. Очень скоро я убедилась в искренности его волнения, когда мне пришлось вручать ленты Филиппу и Мариану.

Группа затихла. Я вызвала обоих к доске и подняла ленты над открытым журналом, не зная, с чего начать. В такие минуты в моем измученном мозгу коварнейшим образом бесчинствует легковесный словарь шаблона. Я еле удержалась, чтобы не сказать: «За отличные успехи руководство техникума, в связи с завтрашним праздником…»

Мальчик и пожилой мужчина смущенно переминались у кафедры. Я молча протянула им ленты и, как это десять минут назад сделал директор, неожиданно для себя самой горячо пожала им руки.

Мариан двумя пальцами взял ленту за кончик плодожил на парту, а Филипп старательно свернул ее и спрятал в свой кожаный портфель. Острые складки ленты получились даже на фотографии, которую мы сделали на следующий день на демонстрации. Утро было солнечным, и снимок вышел очень отчетливым: вся наша группа, я в центре, по обе стороны от меня Мариан и Филипп с лентами через плечо, а в первом ряду, прижавшись к белому платью Антонии, улыбалась младшая дочурка Семо Влычкова. Объектив случайно поймал и стоявшего сбоку старого инженера по горным машинам, как раз тогда, когда он украдкой поглядывал на кичливую участницу хора в красочном фракийском наряде. Этот же снимок помог мне узнать еще кое-что, не замеченное во время демонстрации, потому что тогда Киранова совсем сбила меня с толку. Она подняла настоящую панику по поводу того, кто из преподавательниц будет ассистировать директору во время торжественного марша перед трибуной. Я обнаружила также, что из-под отворотов черных пиджаков Филиппа и Семо Влычкова выглядывают золотистые краешки орденов и… что Антония и Иван стоят рядом. Но радость моя по этому поводу оказалась преждевременной.

Когда в понедельник я открыла дверь моего класса, то, не успев еще дойти по скрипучему паркету до кафедры, поняла — случилось то, чего я больше всего опасалась: шахтер оставил парту Антонин и мрачный, как замурованное окно, опять сидел с Марианом.

Прежде всего я взглянула на девушку. До конца своих дней не перестала бы я проклинать себя, если б увидела в ее глазах обвинение, но черные зеницы горели только скорбью и обидой. Через силу я спросила одного ученика — парнишка хотел исправить тройку, — но я так рассеянно слушала его ответ, что, не желая быть несправедливой, пообещала вызвать его еще раз. Потом наскоро объяснила урок и, не дожидаясь звонка, вышла.

В коридоре уборщица возила по длинному полу мокрой тряпкой и чуть слышно мурлыкала себе под нос. Из-под ее косынки торчала красная гвоздика, ритмично подскакивающая при каждом движении. Я представила себе, как, наверное, приятно чувствовать на щеке нежное прикосновение лепестков.

— Что смотришь, Георгиева? Можно подумать, завидуешь мне! — Наконец заметила меня женщина, сунула руки в карманы синего халата и засмеялась, довольная своей шуткой.

Я и правда завидовала ей. Завидовала свежему влажному запаху мозаичного пола, прикосновению лепестков гвоздики, тому, что никто не возлагает на нее тяжкой ответственности за чью-то судьбу.

— Вот я и говорю, Георгиева, нет чтоб кто-нибудь пришел позавидовать мне пятнадцатого, когда зарплату выдают, — лукаво закончила женщина, сводя все на свете различия к своим простым и бесхитростным величинам.

Я пошла было дальше, но голос уборщицы предупредил меня:

— Не ходи в учительскую, там ваша инспекторша приехала, а звонка-то еще не было.

Я знала, зачем она приехала. Надо было помочь директору, который накануне признался Кирановой, что для него предстоящее сокращение — весы с четырьмя чашками, не с тремя, а именно с четырьмя: на трех мы, а на четвертой его совесть. Сравнение мне понравилось, хорошо если б так оно и было на самом деле.

В начале года мне казалось: когда придет этот час, я скажу, что добровольно оставляю техникум и перейду в обычную школу, к детям. Но с тех пор жизнь моя настолько сплелась с жизнью двадцати семи мужчин и одной девушки из I «б» группы, с гибелью Костадина, что уйти сейчас для меня все равно, что вытянуть нитку из крепко скрученной конопляной веревки.

— Добрый вечер. У вас «окно»? — заставил меня очнуться полузабытый голос стоявшей у буфета инспекторши.

Глупо было, имея «окно», расхаживать по техникуму с журналом под мышкой, но она вежливо предоставляла мне возможность вывернуться.

И, стоя на узеньком балконе, в аромате цветущих акаций, я рассказала ей об Антонии. Просто не могла говорить ни о чем другом. Обиженные скорбные глаза девушки горели передо мной, до встречи с Михаилом было еще очень далеко, и вообще я попросту не смогла бы вести остальные уроки, если б немедленно не рассказала кому-нибудь об Антонии и о совете, которым я, может быть, разбила ей жизнь.

Инспекторша слушала меня, опустив голову, и, когда я кончила, коснулась рукой моих пальцев и легонько их сжала. Я вспомнила свое давнее обещание и объяснила, почему тогда, в ее первое посещение, я вызвала парнишку, который получил тройку.

Вечером мы возвращались домой вместе с красивой математичкой. Думая о другом, я не очень прислушивалась к ее словам и лишь время от времени, чтобы не выдать себя, кивала, уловив вопросительную паузу.

— Почему бы тебе не воспользоваться случаем? — повторила она.

Я не слышала, о каком случае шла речь, и виновато попросила пояснения.