Современная болгарская повесть - Стефан Дичев

— Документы пришли, когда я меньше всего их ожидал… Ну уж и собрание было, товарищ Георгиева, не собрание — судилище! «Народ обманывать, а? — говорит один. — Втерся к нам. За длинным рублем гонишься, рабочий класс разлагаешь!» Так и хотелось дать ему в зубы. Старый, словно догадался, схватил меня сзади за пиджак и держит. Пустил, только когда сам встал, чтобы выступить. И сказал он тогда слова, которые не забыть мне, пока жив буду: «За обман, говорит, товарищи, мы будем его судить, но со всем остальным — не согласен. Ведь здесь у нас он был коммунистом, нашим товарищем Семо Влычковым!» Первый раз меня так назвали…

В глазах у него блеснула влага. Шофер замолчал и долго не сводил взгляда с темного окна. Под окном разворачивался грузовик, и Семо делал вид, что прислушивается к шуму машины.

— А через несколько лет, товарищ Георгиева, когда мне предложили вступить в партию, я написал старому, и он дал мне рекомендацию. А тут двадцатого декабря на обратном пути из Смоляна прочел я в газете, что наградили моего старика, орден ему дали. А мне все равно через Пловдив надо было ехать. Я и решился, завернул повидаться, потому и прогулял…

Третьим был Димитр Инджезов. Я сомневалась, вызывать его или самой поставить уважительную причину. Рука у него последнее время была в гипсе, и наброшенное на плечи пальто делало его похожим на старого солдата. Я испытывала неловкость, когда на одной из перемен все же пригласила его в учительскую.

Прогул «разрушитель» объяснил так:

— У меня причина особая, товарищ Георгиева. Судился я с братом и отсудил у него полдвора. Двадцать восьмого декабря ездил ограду ставить. Брат сердится, на что, говорит, тебе земля, когда ты столько лет живешь в городе? Именно поэтому, отвечаю. Другие покупают дачи, а мне к чему покупать, когда у меня на селе половина отцовского участка и я его полноправный наследник. А он: если тебе нужен летом чистый воздух, можешь пользоваться вторым этажом. Да, но мне нужна еще и земля, я работать на ней хочу, знать ее. Я сразу после суда и решил — поеду поставлю ограду, пока дело свежее, а потом объясню все товарищ Георгиевой, она женщина современная, должна понять.

До чего же странные сердца у нас, учителей! Даже ставя двойки и снижая оценки по поведению, мы надеемся, что в дальнейшем у наших учеников все будет в порядке, а ошибки, конечно же, будут совершать те, кого учили не мы, а другие. Эгоизм это или просто сознательно созданная иллюзия? Иллюзия, которая дает нам силы по пять раз в день рассказывать об условном наклонении или о страданиях Гамлета. И именно по этой моей иллюзии сейчас ударили тяжкие слова Димитра Инджезова. Я смотрела, как он удаляется по пустому коридору, и, если бы он был ребенком, непременно крикнула бы вслед: «Вернись!» Если б он был ребенком — маленьким, длиннолицым мальчиком, который еще не знает, что он — полноправный хозяин половины отцовского двора.

Самый короткий разговор был у меня с Костадином. Они с Филиппом курили в коридоре, а я торопилась на урок.

— У тебя есть справка?

— Нет…

— Причина?

Вальцовщик опустил глаза, и щеки его покраснели.

— Причина — в одном ямбольском селе, — весело сказал Филипп.

Еще один прогул перед самым концом полугодия совершил Мариан. Андреева предупредила меня, что эти прогулы — перед последним педсоветом — опаснее всего. И потому, увидев на доске фамилию Мариана, я рассердилась и взглянула на Ивана Дочева. Покачивая широкими плечами, шахтер двинулся ко мне. На его круглом лице появилась улыбка, почти незаметная, вся уместившаяся в уголках губ.

— Нет сегодня Мариана, — сказал шахтер и положил свои тяжелые руки на край кафедры. — Уехал в Софию, долг возвращать. Ту крупинку золотую.

И, притушив какое-то уже готовое вырваться неуместное слово, Иван Дочев рассказал мне о хитрой старой турчанке из их села, которую они еле уговорили продать четвертушку старинной золотой монеты.

19

Директор открыл педсовет длинной торжественной речью. Он говорил, не заглядывая в бумажки, и удивил меня способностью запоминать цифры.

— У тебя есть прогулы? — шепнула мне Веса Жикова.

— Только один, — так же шепотом ответила я. — Димитр Инджезов.

Педсовет затянулся до полуночи. Укрывшись в уголке за цветами, я слушала своих товарищей и думала о том, как велика и сложна жизнь нашего техникума и что все мы, тридцать два преподавателя, связаны друг с другом, словно люди, плывущие на одном корабле. И тут вдруг раздался голос Кирановой, не видной мне из-за колонны. С неискренней тревогой она спрашивала, правильно ли поступают некоторые молодые преподаватели, увлекаясь экспериментами на уроках и задавая сочинения на темы, которых нет ни в одной программе, например «Самый лучший человек из всех, кого я знаю».

— Кто предложил такую тему? — спросил кто-то.

В голове у меня зашумело. Выскочив из своего угла, я крикнула:

— Я.

Все повернулись ко мне. Только Киранова как ни в чем не бывало складывала рассыпанные перед ней листки бумаги. Дальше я слушала рассеянно. Запах сухой земли в горшках душил меня, и я хотела только одного, чтобы педсовет кончился как можно скорее.

Под конец уже усталый и охрипший директор прочел еще один циркуляр. Дирекция окружного музея требовала принять «решительные меры, чтобы предотвратить скапливание старинных монет в частных коллекциях некоторых преподавателей истории нашего округа, о чем уже получены сигналы».

Тодоров углубленно рассматривал линии у себя на ладони.

Как всегда после долгих заседаний, в коридоре сидели мужья преподавательниц, зашедшие за своими женами — как-никак возвращаться надо было по ночному городу. Они сидели на скамейке рядком, словно старые друзья, и Михаил весело болтал с мужем красивой математички и элегантным пожилым супругом Андреевой.

20

Антония появилась у нас в начале второго полугодия. Еще за несколько дней до приезда девушки директор вызвал меня к себе в кабинет. Примулы у него на подоконнике уже расцвели, и от их лиловых соцветий шел веселый живой аромат. За круглым столом сидел незнакомый мне человек в полупальто из грубого сукна, простота которого приятно смягчалась каракулевым воротником.

— Товарищ работает воспитателем во Враневской спецшколе, — представил его директор.

Я слышала об этой школе и даже совсем недавно читала очерк, в котором журналист тактично называл ее воспитанниц «девушками со сложной судьбой». Было ясно, зачем меня вызвали к директору. Я тут же представила такую девицу в своей мужской I «б» группе и решительно шагнула вперед, готовая защищаться до конца.

— Я приехал познакомиться, — протянул мне руку мужчина в полупальто. — Хотелось увидеть, кто будет у Антонии руководителем группы.

— Извините, что я вас прерываю, — вмешался директор, — но мне нужно ненадолго выйти. Побеседуйте, пожалуйста, сами.

О чем нам было говорить? Мы сидели по обе стороны круглого полированного столика и смотрели друг на друга.

— Я просил директора, чтобы он направил девушку в вашу группу, — начал воспитатель.

— Спасибо за доверие, — неопределенно ответила я. — А, впрочем, почему именно в мою?

— Потому, что для нее лучше быть у молодой преподавательницы.

Улыбка превратила татарские глаза на маленьком скуластом лице в блестящие черные щелочки.

— Не удивляйтесь, — сказал воспитатель. — Мне кажется, молодой женщине я гораздо легче сумею объяснить все, что касается Антонии.

— Вы всегда так провожаете девушек из Вранева?

Он не заметил моей иронии и печально покачал головой.

— Нет, в сентябре мы послали Антонию в софийский техникум с письмом, но оказалось, что этого мало. Через полгода девушка вернулась к нам, долго плакала и сказала, что ноги ее не будет в том техникуме.

— А что там случилось?

— Не сказала. Знаете, наши девушки по-своему очень горды. Такой болезненной гордости я больше нигде не встречал. После окончания школы некоторые присылают свои свадебные снимки. В дирекции есть уже целый альбом. Вы не можете себе представить, как они счастливы в своих свадебных нарядах… Но я больше вглядываюсь в лица парней, которые сняты рядом. Другие шлют нам вырезки из газет, где написано об их бригадах. Года три назад одна из бывших воспитанниц приехала к нам с ребенком. Во время семейной ссоры свекровь позволила себе намекнуть на ее прошлое. Муж, разумеется, тут же за ней примчался, но, надо вам сказать, в новой жизни наших девушек свекрови — это опасность номер два.

— А номер один? — спросила я, пораженная простой силой его рассказа.

Воспитатель обратил ко мне огоньки своих татарских глаз, а лежащие на острых коленях руки сплелись в большой единый кулак.