Тесен круг. Пушкин среди друзей и… не только - Павел Федорович Николаев

христианина он не верил. То есть у двух великих мужей не было точки соприкосновения в главном — в вере.

«Бывают странные сближенья»

Эта мысль родилась у Пушкина в связи с вынужденной необходимостью прибегнуть к услугам человека с весьма мрачной репутацией и далеко не отвечавшего его моральным принципам. Кликали эту одиозную личность Фёдором Толстым Американцем.

Фёдор Иванович был человеком незаурядным. Завзятый дуэлянт, он поучаствовал в войне со Швецией, вышел в отставку, но летом 1812 года возобновил службу, вступив добровольцем в Московское ополчение. В Бородинском сражении был ранен в ногу и не без задней мысли («голова, какой в России нету») демонстрировал свою рану высокому начальству. Д. В. Давыдов вспоминал:

— Ермолов, проезжая после сражения мимо раненых, коих везли в большом числе на подводах, услышал знакомый голос и своё имя. Обернувшись, он в груде раненых с трудом мог узнать графа Толстого, который, желая убедить его в полученной им ране, сорвал бинт с ноги, откуда струями потекла кровь. Ермолов[94] исходатайствовал ему чин полковника.

Представление о повышении Фёдора Ивановича в чине подписал Н. Н. Раевский. В нём сказано о Толстом: «Командуя батальоном, отличился своею храбростью, поощрял своих подчинённых. Когда же при атаке неприятеля на наш редут ранен Ладожского полка шеф полковник Савоини, то, вступая в командование полка, бросался неоднократно с оным в штыки и тем содействовал в истреблении неприятельских колонн, причём ранен пулею в ногу».

Через месяц Толстой вернулся в строй и участвовал в сражениях при Тарутине, Малоярославце и Красном. В каждом из них Фёдор Иванович «отличил себя мужеством» и был представлен к ордену Святого Владимира IV степени с бантом.

О дальнейшем боевом пути Толстого сведений не сохранилось. Известен лишь финал его воинской службы. В «пашпорте» Фёдора Ивановича сообщается: «А сего 1816 года марта 16-го дня по Высочайшему Его Императорского Величества повелению за раною уволен от службы с мундиром, во свидетельство чего ему сей пашпорт дан из Инспекторского департамента Главного штаба в С.-Петербурге марта 27-го дня 1816 года. Подлинный подписали: дежурный генерал генерал-адъютант Закревский, начальник отделения военный советник Киселёв».

Что-то в этом хладнокровном убийце импонировало многим из его знаменитых современников. В. А. Жуковский говорил о Толстом:

— В нём было много хороших качеств. Мне лично были известны только хорошие. Всё остальное было ведомо только по преданию, и у меня к нему всегда лежало сердце.

Друзьями этого носителя «хороших» качеств были К. Н. Батюшков, Д. В. Давыдов и П. А. Вяземский. Последний писал о своём приятеле:

Американец и цыган,

На свете нравственном загадка,

Которого, как лихорадка,

Мятежных склонностей дурман

Или страстей кипящих схватка

Всегда из края мечет в край,

Из рая в ад, из ада в рай!

Которого душа есть пламень,

А ум — холодный эгоист;

Под бурей рока — твёрдый камень!

В волненьи страсти — лёгкий лист!

То есть, даже по мнению друга, Толстой был человеком неуравновешенным, крайне эгоистичным и абсолютно безнравственным — «на свете нравственном загадка» (какая уж тут загадка при убийстве одиннадцати (!) человек!).

В юности Александр дружил с ним. Толстой ради шутки пустил по Петербургу слух, что поэта за его вольнолюбивые стихи высекли. Пушкин узнал об этом, уже будучи в Бессарабии. Все годы ссылки он жил с мыслью отмщения обидчику. Случай рассчитаться с Толстым представился только в сентябре 1826 года. После возвращения в Москву из Михайловского Пушкин сразу поручил С. А. Соболевскому, у которого жил, передать вызов Толстому. В тот момент завзятого дуэлянта в городе не оказалось. Друзья поэта, понимая, что у Александра Сергеевича есть много шансов стать двенадцатым в «расстрельным» списке его противника, приложили максимум усилий, чтобы примирить недругов.

И вот пришёл день, когда Пушкину пришлось обращаться к Фёдору Ивановичу за помощью: он направил Американца сватом к матери Натальи Гончаровой. Та, зная кровавую репутацию Толстого и боясь за сыновей, не посмела отказать ему, но ответила неопределённо: Наташа слишком молода, надо подождать.

После женитьбы Александр Сергеевич виделся с кумом редко. Их кратковременная «дружба» была случайной, а со стороны Пушкина и вынужденной. В жизни они были антиподами (особенно в нравственном отношении). Толстой на девять лет пережил поэта; эпитафией ему может служить характеристика, данная Сергеем Львовичем, сыном великого однофамильца Фёдора Ивановича: «В Толстом-Американце были и хорошие качества. Он проявил независимость характера, преданность друзьям и семье, готовность рисковать жизнею на войне ради приятелей или хотя бы для восстановления своей чести, и в конце жизни он раскаялся в своих преступлениях. Тем не менее он был не только „в мире нравственном загадка“, но человеком безнравственным и преступным. Он жил лишь в своё удовольствие, пьянствовал, обжирался, развратничал, обыгрывал, убивал, мучил своих крепостных слуг. Всё, что он делал, делалось также и другими. Он только делал это откровеннее и с большей страстью, чем другие, и он был убеждён, что имеет на это полное право».

Словом, замечательный человек, но… палач, развратник и шулер.

Кстати. По наблюдению П. А. Вяземского, Пушкин не умел прощать, и он отомстил другу молодости, создав в шестой главе «Евгения Онегина» образ Зарецкого:

В пяти верстах от Красногорья,

Деревни Ленского, живёт

И здравствует ещё доныне

В философической пустыне

Зарецкий, некогда буян,

Картёжной шайки атаман,

Глава повес, трибун трактирный,

Теперь же добрый и простой

Отец семейства холостой,

Надёжный друг, помещик мирный

И даже честный человек:

Так исправляется наш век!

V

Бывало, льстивый голос света

В нём злую храбрость выхвалял:

Он, правда, в туз из пистолета

В пяти саженях попадал,

И то сказать, что и в сраженье

Раз в настоящем упоенье

Он отличился, смело в грязь

С коня калмыцкого свалясь,

Как зюзя пьяный, и французам

Достался в плен: драгой залог!

Новейший Регул, чести бог,

Готовый вновь предаться узам,

Чтоб каждым утром у Вери

В долг осушать бутылки три.

VI

Бывало, он трунил забавно,

Умел морочить дурака

И умного дурачить славно,

Иль явно, иль исподтишка,

Хоть и ему иные штуки

Не проходили без науки,

Хоть иногда и сам впросак

Он попадался, как простак.

Умел он весело поспорить,

Остро и тупо отвечать,

Порой расчётливо смолчать,

Порой