Жены и дочери - Элизабет Гаскелл

Искренне ваша,

Гиацинта С. К. Гибсон».

Соблазн оказался слишком велик, пусть даже красивые слова не подкреплялись соответствующими намерениями. Роджер отправился с визитом, и миссис Гибсон обласкала его и осыпала знаками внимания, проявив неслыханную любезность. Из-за небольших ограничений, наложенных на их общение, ему показалось, будто Синтия выглядит милее прежнего. С Осборном она могла быть веселой и остроумной, с Роджером же она вела себя мягко и серьезно. Синтия каким-то шестым чувством понимала своих мужчин. Она видела, что интересна Осборну только из-за своего положения в семье, с которой он состоял в близком знакомстве, что его дружба с нею не таит в себе ни капли нежных чувств и что его восхищение – всего лишь теплый отклик художника на ее необычную красоту. Зато она прекрасно понимала, что Роджер относится к ней совсем по-другому. Для него она была той самой женщиной, которую называют единственной и неповторимой. Если она не ответит на его любовь, то пройдут долгие годы, прежде чем он сможет удовлетвориться пресной дружбой. Ее красота и очарование в совокупности заставляли его трепетать от страсти. Синтия не могла ответить взаимностью на подобные чувства; в своей жизни она слишком редко встречала истинную любовь, зато слишком часто – неприкрытое восхищение. Тем не менее она оценила по достоинству искреннюю страсть и непоколебимое обожание, которые были для нее внове. Подобное бережное отношение к его чувствам и уважение к его честной и любящей натуре придавало ей нежности в общении с Роджером, отчего его лишь еще сильнее влекло к ней и он открывал в ней новые и доселе неизвестные ему притягательные стороны. Молли наблюдала за происходящим и спрашивала себя, чем все это закончится или, точнее, как скоро все это закончится, поскольку полагала, что ни одна девушка не сможет устоять перед столь благоговейным обожанием; а в том, что Роджер испытывает именно такие чувства, не могло быть – увы! – никаких сомнений. Посторонний наблюдатель, обладающий бо́льшим жизненным опытом, мог бы попытаться заглянуть далеко вперед и задаться вопросом о фунтах, шиллингах и пенсах. Откуда возьмутся необходимые для брака средства? Да, действительно, Роджер стал членом совета колледжа, но в случае женитьбы он лишится этого источника доходов; профессии, как и ремесла, у него не было, а пожизненная рента в две или три тысячи фунтов, которую он унаследовал от матери, принадлежала отцу. Этот зрелый наблюдатель, пожалуй, даже удивился бы empressement[91] миссис Гибсон по отношению к младшему сыну Хэмли, особенно если бы разбирался в самых сокровенных ее мотивах. Она больше не демонстрировала свою готовность услужить Осборну, но и ее попытки испытать силу своего обаяния на Роджере неизменно заканчивались провалом, ибо тот даже не знал, что ответить на них, поскольку сомневался в ее искренности. Однако Роджер видел, что миссис Гибсон старается дать ему понять, что отныне он стал желанным гостем в ее доме, и потому был слишком рад воспользоваться представившейся возможностью, чтобы пытаться разобраться в мотивах, которые заставили ее столь радикально изменить отношение к нему. Он, как говорится, закрыл глаза на эту недосказанность и предпочел поверить, что она старается загладить свою вину за ту несдержанность, что проявила к нему во время его последнего визита.

Результатом совещания Осборна с двумя докторами стали некоторые предписания, которые не только вернули бы ему здоровье, но и принесли бы много пользы в будущем, если бы он смог забыть о своей маленькой терпеливой супруге, прозябающей в одиночестве близ Винчестера. Благодаря Роджеру он теперь не испытывал столь острой нужды в деньгах, как прежде, и навещал ее при первой же возможности. Но Осборн по-прежнему опасался, причем все сильнее и сильнее, рассказывать отцу о своей женитьбе. Какой-то инстинкт заставлял его страшиться ожидаемых им перемен. Не получай он деньги от Роджера, то, пожалуй, все-таки рискнул бы и рассказал отцу обо всем и попросил бы у него денег на содержание жены и будущего ребенка. Но, располагая некоторыми средствами и будучи втайне убежден – хотя и мучимый угрызениями совести – в том, что пока у Роджера водятся деньги, половина будет принадлежать ему, он все меньше и меньше желал открыть отцу свою тайну, дабы не вызвать его раздражения. «Еще не время, может быть, немного погодя, – то и дело успокаивал он Роджера и самого себя. – Кстати, если у нас родится сын, я назову его Роджером», – говорил Осборн, после чего принимался мечтать о возвышенном и романтическом примирении отца с сыном благодаря рождению ребенка, плода запретной любви и брака, что на время позволяло ему забыть о неприятной действительности. Принимая от Роджера деньги, он успокаивал себя тем, что в случае женитьбы Роджера он полностью лишится этого источника дохода. Тем не менее Осборн не воздвигал препятствий на пути к этому, а, напротив, всеми силами способствовал тому, чтобы брат как можно чаще виделся с дамой своего сердца. Подобные размышления неизменно заканчивались тем, что Осборн упивался осознанием собственного великодушия.

Глава 30. Методы старые и новые

Мистер Престон благополучно поселился и обустроился в своем новом доме в Холлингфорде; мистер Шипшенкс удалился на заслуженный отдых в дом своей замужней дочери, которая жила в главном городе графства. Его преемник энергично принялся вводить всевозможные новшества и среди прочего занялся осушением заброшенных и неосвоенных земель лорда Камнора, располагавшихся неподалеку от владений сквайра Хэмли. Работы велись вблизи того самого участка, для которого сквайр получил правительственный заем, но который сейчас пребывал в небрежении, осушенный лишь наполовину. Груды покрытой мхом плитки и перевернутые желоба были немыми свидетелями нереализованных планов. В последнее время сквайр нечасто бывал здесь, но каменный домик человека, который в более благополучные времена исполнял обязанности егеря, по-прежнему стоял неподалеку от заросшего камышом и осокой участка. Этот старый слуга и арендатор был болен и потому отправил в Холл записку с просьбой получить разрешение повидаться со сквайром. Не для того, чтобы поведать какую-либо тайну или сообщить что-либо важное, а просто из чувства феодальной верности. Преданность своему хозяину заставляла умирающего думать, будто на него снизойдет умиротворение, если он пожмет руку и взглянет в глаза господина, которому служил он сам и предкам которого верой и правдой служили его собственные прародители. Сквайр ничуть не хуже старого Сайласа отдавал себе отчет в том, какие узы их связывают, хотя одно только воспоминание об этом, как, впрочем, и вид той земли, на краю которой располагалось жилище Сайласа, были ему ненавистны. Однако, несмотря ни на что, сквайр приказал оседлать лошадь и уже через полчаса после получения записки выехал из усадьбы. Когда он подъехал ближе, ему показалось, будто оттуда доносится шум работ и гул множества голосов, совсем так, как он слышал их год или два тому. Он с удивлением прислушался. Да. Вместо мертвой тишины, которую он ожидал встретить, там раздавались лязг железа и тяжелые глухие удары переворачиваемых тачек с землей, равно как и возгласы рабочих. Но все это происходило не на его земле, которая заслуживала расходов и труда куда больше, чем заросший тростником пустырь, на котором, собственно, и развернулись работы. Он знал, что этот участок является собственностью лорда Камнора. Понимал он и то, что лорд Камнор со своим семейством поднимался по социальной лестнице («мошенники-виги!»), в то время как Хэмли опускались по ней все ниже. Невзирая на эти давно известные факты и вопреки голосу разума, сквайра охватил гнев при виде того, что делает его сосед и на что сам он оказался неспособен, причем сосед-виг, семья которого обосновалась в графстве лишь во времена королевы Анны. Он дошел до того, что даже спросил себя, а не воспользуются ли они – он имел в виду работников – его плиткой, которая бесхозной так удачно лежала совсем рядом, буквально под рукой. Все эти мысли, сожаления и вопросы теснились у него в голове, когда он подъехал к каменному домику, бывшему конечной целью его поездки, и передал коня мальчугану, который все утро забавлялся тем, что играл с сестрой в «домики», строя их из заброшенной сквайром плитки. Но он приходился старому Сайласу внуком и потому мог разнести грубые изделия из красной глины на куски – весь штабель, одну за другой, – и сквайр не сказал бы ему ни слова. Но вот отдавать ее работникам лорда Камнора он не желал. Ни за что! Ни единой штуки.

Старый Сайлас лежал в маленьком закутке, похожем на чулан, который выходил в общую гостиную. Небольшое окно, сквозь которое сюда проникал свет, смотрело прямо на «торфяник», как его называли. Днем клетчатая занавеска была отдернута, дабы он мог наблюдать за ходом работ. Старик выглядел чисто и опрятно, пусть одежда его и была грубоватой, и теперь, когда Смерть, великий уравнитель, уже дышала ему в затылок, первый шаг навстречу сделал старый работник и протянул мозолистую руку сквайру.