Жены и дочери - Элизабет Гаскелл

– Помяни мое слово, Роджер. Через пять лет столь очаровательная блондинистая рыжинка Синтии станет самую чуточку грубоватой, а фигура ее раздастся, тогда как Молли обретет новое изящество и грациозность. Я полагаю, что она еще продолжает расти. Нет, я даже уверен, что она стала выше с тех пор, как я впервые увидел ее прошлым летом.

– Глаза мисс Киркпатрик навсегда останутся образцом совершенства. Не представляю, что могло бы с ними сравниться: мягкие, серьезные, трогательные, нежные… А цвет у них просто божественный! Я часто ищу что-либо сопоставимое в природе. Они не похожи на фиалки – эта лазурь в глазах слишком уж напоминает физическую слабость зрения, но и на небо они тоже не похожи – в том цвете присутствует намек на жестокость.

– Перестань, ты пытаешься подобрать им соответствие так, словно ты драпировщик, а они кусок ленты. Скажи просто: «Ее глаза для меня – путеводная звезда», и все станет понятно! Мне, например, нравятся серые глаза Молли и ее черные кудри. На мой взгляд, ни одна женщина не может сравниться с ней в этом отношении. Но, разумеется, это лишь вопрос вкуса.

И вот теперь уехали оба – и Роджер, и Осборн. Несмотря на все то, что наговорила миссис Гибсон о визитах Роджера – дескать, он приходит всегда не вовремя и только нарушает заведенный распорядок, – теперь, когда они прекратились, она уже начала подумывать, что именно Роджеру, часто навещавшему их, они обязаны некоторым разнообразием своей размеренной жизни. Он привносил некую новизну, отличавшуюся от затхлой атмосферы Холлингфорда. Они с братом всегда готовы были сделать тысячу безымянных незаметных вещей, которые для женщины может сделать только мужчина, или оказать мелкую услугу, на которую у мистера Гибсона вечно не хватало времени, потому что практика доброго доктора расширялась не по дням, а по часам. Он-то полагал, что все дело в его навыках и опыте и, пожалуй, пришел бы в ужас, если бы узнал, что многие из его пациентов посылали за ним только потому, что к его услугам прибегали в Тауэрз. Впрочем, чего-то в этом роде и следовало ожидать, учитывая невысокую плату, давным-давно установленную семейством Камноров. Денег, которые он получал за визиты в поместье, не хватило бы даже на корм для его лошади, но леди Камнор еще в молодости сформулировала это следующим образом:

– Человеку, только-только обзаводящемуся врачебной практикой в здешних местах, очень пригодится упоминание о том, что его всегда рады видеть в этом доме!

Итак, по негласной договоренности, престиж был продан и куплен, но ни продавец, ни покупатель не уточняли природу совершенной сделки. В целом частое отсутствие мистера Гибсона было только к лучшему. Он и сам так думал иногда, слушая бессвязные жалобы супруги или ее пустую болтовню о вещах, которые его ничуть не интересовали, и осознавая, сколь хрупкими и непрочными оказались все ее якобы возвышенные чувства. Тем не менее он не позволял себе сожалеть о сделанном шаге; он совершенно добровольно затыкал уши и закрывал глаза на множество мелочей, которые, по его твердому убеждению, непременно привели бы его в раздражение, если бы он обратил на них внимание, а во время своих одиноких разъездов заставлял себя думать исключительно о преимуществах, коих добился благодаря женитьбе. Он получил непревзойденную дуэнью, если уж не любящую мать, для своей маленькой девочки, а также умелую управительницу своего домашнего хозяйства, прежде пребывавшего в беспорядке, и привлекательную женщину, которую столь приятно было видеть во главе стола. Более того, в положительную сторону чашу весов склоняла и Синтия. Она стала отличной спутницей для Молли; обе девушки были явно привязаны друг к другу. Женское общество матери и дочери вполне устраивало как его самого, так и его ребенка, – правда, только тогда, когда миссис Гибсон демонстрировала хотя бы каплю здравого смысла и не впадала в чрезмерную сентиментальность, мысленно добавлял мистер Гибсон. Но затем он одергивал себя, поскольку не желал углубляться в ее недостатки и слабые стороны, давая им точные определения. Во всяком случае особой она была безобидной и безвредной, да и в роли мачехи относилась к Молли без предубеждения. Конечно, она неизменно ставила себе это в заслугу, обращая внимание на то, что не похожа на других женщин в этом отношении. И вдруг глаза мистера Гибсона наполнились слезами, когда он вспомнил, сколь тихой и сдержанной на эмоции стала его маленькая Молли в своем отношении к нему и как раз или два, когда они столкнулись на лестнице и оказались без свидетелей, дочь крепко обняла его за шею и поцеловала в приливе печальной любви и привязанности. Но уже через мгновение он принялся насвистывать старинный шотландский мотив, услышанный им еще в детстве, который ни разу с той поры не приходил ему на память. А еще пять минут спустя мистер Гибсон был слишком занят, осматривая коленку маленького мальчика, пораженную белой опухолью[87], и раздумывая о том, как помочь его бедной матери, которая весь день занималась поденной работой, а по ночам слушала стоны своего ребенка. Так что задаваться мыслями о собственных тревогах и заботах, которые, если даже и существовали, но были слишком мелкими и пустяковыми по сравнению с жестокой реальностью этой безнадежной напасти, ему было недосуг.

Осборн вернулся домой первым. Собственно говоря, он приехал почти сразу же после отъезда Роджера. Но его одолевала апатия, ему нездоровилось, и он не чувствовал в себе сил для долгих утомительных прогулок, поэтому минула неделя или даже больше, прежде чем Гибсоны узнали о том, что он живет в Холле, да и то помог им в этом случай. Мистер Гибсон встретил Осборна на одной из проселочных дорог близ Хэмли. Будучи опытным хирургом, он сразу же обратил внимание на походку молодого человека и, только подъехав ближе, понял, кто перед ним. Догнав его, он сказал:

– Осборн, это ты? А я поначалу решил, что впереди ковыляет какой-то пожилой мужчина лет этак пятидесяти! А я и не знал, что ты вернулся.

– Да, вернулся, – подтвердил Осборн, – почти десять дней тому. Пожалуй, мне следовало бы дать об этом знать вашим домашним, потому что я пообещал миссис Гибсон нанести ей визит сразу по возвращении. Но, говоря по правде, сейчас я решительно ни на что не годен – здешний воздух угнетает меня, в доме мне нечем дышать и после столь короткой прогулки я уже чувствую себя смертельно уставшим.

– Тебе лучше немедленно вернуться домой, а я загляну к вам и осмотрю тебя сразу же, как только навещу Роу.

– Нет, прошу вас, не надо приезжать только из-за меня! – взмолился Осборн. – Моего отца и так безмерно раздражают мои частые, как он уверяет, отлучки, хотя в последний раз это было шесть недель назад. Мою вялость он приписывает тому, что я долго отсутствовал. Вам ведь известно, что финансами распоряжается он, – добавил Осборн со слабой улыбкой, – а я оказался в нелепом положении нищего наследника, хотя воспитывали меня так… Собственно, время от времени я вынужден уезжать из дому, и, если отец утвердится во мнении, что отлучки дурно сказываются на моем здоровье, он вообще перестанет содержать меня.

– Могу я поинтересоваться, где ты проводишь время, когда отсутствуешь в Хэмли-холле? – осведомился мистер Гибсон после некоторых колебаний.

– Нет! – с неохотой отозвался Осборн. – Я могу сообщить вам только то, что останавливаюсь у друзей. Я веду образ жизни, который должен оказывать благотворное влияние на состояние моего здоровья, поскольку он отличается исключительной простотой и рациональностью, а заодно и делает меня счастливым. Вот видите, я рассказал вам о себе больше, чем известно даже моему отцу. Он никогда не спрашивает у меня, где я был. Впрочем, я и не сказал бы ему, даже если бы он спросил… По крайней мере я думаю, что не сказал бы.

Мистер Гибсон в молчании поехал рядом с Осборном.

– Осборн, в какие бы неприятности ты ни попал, я настоятельно советую тебе рассказать своему отцу обо всем. Я знаю его и не сомневаюсь, что поначалу он рассердится, однако же потом успокоится, можешь мне поверить. Тем или иным способом, но он найдет деньги, чтобы рассчитаться с твоими долгами и освободить тебя от них, если в этом и состоит твоя трудность. Если же дело не в этом, то не забывай, что он по-прежнему остается твоим лучшим другом. Я совершенно уверен в том, что именно отчужденность, возникшая между вами, сказывается столь пагубно на твоем здоровье.

– Нет, – возразил Осборн. – Прошу прощения, но дело не в этом. Я действительно расклеился. Полагаю, нежелание сталкиваться с неудовольствием сквайра является побочным признаком моего недомогания. Но я даю вам слово, что главная причина не в нем. Шестое чувство подсказывает мне, что со мною действительно что-то серьезно не в порядке.

– Не стоит противопоставлять инстинкт профессиональному опыту, – бодро произнес мистер Гибсон.

Он спешился и, забросив поводья на руку, осмотрел язык Осборна и пощупал его пульс, задавая при этом многочисленные вопросы. В конце концов он заявил: