Бездна голодных глаз - Генри Олди

Я посмотрел на грязных верблюдов и понял, что работа действительно найдется.

Вождь снова согласно кивнул. Похоже, здесь всем заправляет тощий жрец. Учтем…

— Хорошо. Пусть остается с детьми песков Карх-Руфи. Мы найдем для заново родившегося имя и дело.

5

…Почти год я растворялся в терпкой, хрустящей на зубах естественности Бану Ал-Райхан. Три пыльных зимних месяца в Мелхе, три жарких перегона между оазисами Сарз и Уфр, три долгих выпаса на северо-восточных пастбищах, где уже начиналась степь, запретная для гордых и наивных детей Карх-Руфи… Иногда у меня создавалось впечатление, что за счет природного барьера хребтов Ра-Муаз с одной стороны и одуряющей жары и безводья пустыни — с другой, племена Бану — которые еще оставались — словно выпали из общей картины мира и не спешили вернуться.

Изменчивые. Девятикратные, уведенные Чистыми Пустотниками горожане, ушедшие сами бесы и остальные Пустотники — все это было где-то далеко, за занавесом горизонта, и легко тонуло в неизвестности и безразличии.

Пожалуй, я был счастлив. Я искал имя и дело, я искал того, который Буду Я, или хотя бы того, кем Я Не Буду Никогда, и мои новоявленные соплеменники помогали мне — беззлобно и весело.

Я неумело доил верблюдиц и шарахался в сторону от злобных горбатых гигантов-наров, стриг косматых овец, путаясь в их курчавой шерсти; бил молотом по наковальне в перевозной кузнице Фаарджа, потерявшего левый глаз из-за случайной искры, и мои руки тоже были счастливы, потому что им не приходилось вспоминать прежние навыки…

Что мог бывший бес-гладиатор бывшей Согдийской империи? То же самое, что прекрасно умел Отец Маарх-Харцелл на фресках Мелхского храма…

Я умел убивать — и был рад забыть об этом. Пятиголовые змеи мне не попадались, так что некому было возрождать к жизни умершего некогда бессмертного Марцелла. Вместо него осталась статуя в храме с «бабочками» в каменных руках и неловкий чужак по имени Марх-Ри, что в приблизительном переводе значило «Ударенный Отцом».

В дословном варианте все звучало гораздо грубее, хотя и довольно смешно. Во всяком случае, с точки зрения Бану Ал-Райхан…

О небо, какими же мирными и безобидными были они, с их широкими ассегаями и устрашающей раскраской! Иногда я вспоминал все, что успел рассказать мне Пустотник Айрис перед уходом, и тогда мне становилось страшно. Чистый не мог обмануть меня.

Сумерки надвигались. Они подошли вплотную.

Спор за будущее между Девятикратными и Изменчивыми рано или поздно — но неизбежно — должен был захлестнуть безмятежные пески Карх-Руфи, вовлекая племена Бану в убийственный, обжигающий смерч, и много ли будут стоить тогда тяжелые лезвия ассегаев против мечей Скользящих в сумерках, против клыков Меняющих облик и против девяти жизней — усеченной вечности по Отцовской линии?! И что будет, если я не выдержу и вмешаюсь?… Последний манежный бес в этом парадоксальном мире, ставшем ареной для того, что не должно освобождаться из оков сказаний и легенд… Ах, как хорошо умел я убивать на такой арене, — я, не способный умереть на ней…

Возможно, Чистый Айрис и гневный Тидид были правы, мечтая увести людей за пределы, но их правота не подходила мне. По-моему, если бы сородичи Тидида получили бы все те качества, в которых им было отказано судьбой: бессмертие или хотя бы возрождение, умение менять облик и способность воздействовать на мир, подобно Чистым Пустотникам, то дальнейшее поведение Тидида можно было бы свести к трем словам.

Горе всем остальным!…

Знакомые слова, не правда ли?…

Я был бес. Время работало на меня. И некое подобие плана стало созревать в моей голове. Ведь смог же бес Марцелл превратиться одновременно в яростно-сокрушающего Маарх-Харцелла, Отца людей Бану Ал-Райхан, и в безродного дурачка Марх-Ри?

Я собирался превратить смуглых кочевников в нечто. В легенду. У меня был опыт. Дело оставалось за малым.

Мне нужна была власть.

Конечно, я мог взять ее силой, как берут непокорную рабыню. Мог — и не хотел. Цель иногда оправдывает средства, но чаще предпочитает выступать в роли обвинителя.

Случай представился совершенно случайно. Как и подобает случаю.

В канун новых кочевий мы вновь вернулись в Мелх — поклониться храму и спеть гимн в честь меня. Тьфу ты… впрочем, гимны мне все равно не понравились.

Тощий жрец Нууфис заводил по дюжине мужчин в храм — первыми шли вожди, чтобы достойнейшие в полной мере могли усладить свои взоры созерцанием деяний Предвечного и так далее. Однообразие сюжетов их почему-то не смущало, и даже напротив — зрители впадали в экстатический восторг, и взмокший Нууфис спешил вывести их наружу и усадить на песке широким полукругом.

За вождями и мужчинами располагались юноши-подростки и я, в качестве отрицательного примера для юного поколения, а женщины и дети толпились на почтительном расстоянии. Четверо стариков принялись усердно терзать толстые струны, натянутые на невесть что, и под их рокочущий аккомпанемент на сцену вышел все тот же жрец Нууфис, по самые татуированные уши преисполненный чувства собственного достоинства.

Лицо Нууфиса всегда было разрисовано до полной неузнаваемости, а сегодня он просто превзошел самого себя. Я глядел на него и удивлялся тому, что можно сотворить из обыкновенной человеческой физиономии. Однажды я совершенно случайно увидел жреца без грима — ничего особенного, довольно-таки противный старикашка… А тут…

С полминуты Нууфис плясал нечто ритуальное и даже в некоторой степени воинственное. Он высоко задирал худые старческие ноги, мучаясь одышкой и спотыкаясь, а потом плюхнулся на песок и нараспев принялся сообщать племени о неисчислимых подвигах их замечательного Отца.

Через некоторое время все Бану Ал-Райхан мерно раскачивались из стороны в сторону, изредка хлопая в ладоши, а я прятал усмешку и старался не выделяться.

Сказитель из Нууфиса был никудышный. Ритм он держал из рук вон плохо, импровизировать не умел и зачастую перескакивал с одного на другое, отчего великий Маарх-Харцелл переходил от любви к смертоубийству без особой разницы между первым и вторым.

Мне стало скучно, и я огляделся вокруг. И в это мгновение те, которые Я, приблизились и положили руки мне на плечи.

Если хотите, считайте меня сумасшедшим, но тот, который Буду Я, стоял вместе с остальными. Я наконец нашел его. Или, вернее, это он нашел меня.

Я вскочил на ноги, перепрыгнул через сидящих впереди, вырвал два копья — у вождя Менгира и кузнеца Фаарджа — и ринулся на свою арену.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});