Театр эллинского искусства - Александр Викторович Степанов

Ахилла таковы, как если бы мы смотрели на него, превышающего наш рост, немного снизу, так что величина его головы более чем девятикратно укладывается в высоте всей фигуры. Монументальность фигуры от этого возрастает.

Ил. 260. Мастер Ахилла. Амфора. 450–445 гг. до н. э. Выс. 62 см. Ватикан, Григорианский Этрусский музей. № 16571

Голова Ахилла видна сбоку. Короткие курчавые волосы, завитые сзади и распущенные пышной челкой надо лбом, оставляют открытым миниатюрное ухо и спадают пушистыми прядками с виска на скулу. Лицевой угол близок к прямому. Строгий профиль с почти прямой линией лба и внушительного, но не сильно выступающего носа, с изысканным контуром губ и подбородка, излучает евгеническое превосходство. Взгляд из-под низкой брови — несколько утомленный, но не оставляющий сомнения в решимости выдержать с честью любые испытания. Доспехи и накинутый на левую руку гиматий выглядят, как на статуе. Единственная небольшая дань возможностям вазописи, недостижимым в скульптуре, — тестикулы и кончик пениса, видные сквозь полупрозрачную ткань короткого хитона, выпущенного из-под панциря складчатой гирляндой[516].

Ил. 261. Амазономахия. Фрагмент фриза храма Аполлона Эпикурия в Бассах. Мрамор. 29 × 42 см. Лондон, Британский музей. № 1815,1020.21

Ил. 262. Мастер Дария. Кратер. Ок. 330 г. до н. э. Неаполь, Национальный археологический музей. № 0863

Классицистский облик Ахилла настолько утратил характерность, что на одном из важных скульптурных памятников конца V века до н. э. — на фризе храма Аполлона Эпикурия в Бассах — нагого Ахилла в битве с амазонками легко принять за Тесея, с которым он схож и лицом, и телом, и патетикой наступательного боя (ил. 261).

Бросим прощальный взгляд на Ахилла, изображенного на кратере в Неаполитанском археологическом музее, расписанном Мастером Дария около 330 года до н. э. (ил. 262). В центре аверса — Ахилл у погребального костра Патрокла. Нагой, в героической позе Аристогитона, с бурно развевающейся хламидой, он схватил за волосы троянского юношу, чтобы перерезать ему горло:

Грозное дело замыслив, он медью зарезал двенадцать Воинов юных троянских, отважных душой, благородных, И положил на костер; беспощадный огонь, да бушует[517].

У Мастера Дария мужественно ждут смерти трое троянцев со связанными за спиной руками. Справа внизу Ахилл правит квадригой, к которой привязан труп Гектора:

Славный Пелид, с появленьем священной зари, каждодневно Злобно волочит его вкруг могилы любезного друга[518].

На этом кратере мужские лики настолько похожи на женские, а женские — на мужские, что Ахилл мог бы поменяться лицом с юным троянцем, которого приносит в жертву, с Афиной и даже с Брисеидой. У всех них круглые головы, пышные кудри, широкие лица с открытыми лбами, большими, далеко расставленными глазами под низкими бровями, приподнятыми к переносице, короткие прямые носы и очень маленькие рты с чувственными губами. За исключением бородатых Агамемнона, Нестора и Феникса действующие лица различаются одеждой более, чем чертами лица. Лицо Ахилла — маска апулийской миловидности.

Одиссей

В восьмом круге ада к Вергилию и Данте приближается из восьмого рва Злых Щелей, где мучаются лукавые советчики, Одиссей. На горение вечным пламенем он осужден за то, что выманил на войну Ахилла, похитил охранявший Трою Палладий, придумал погубившего троянцев коня. Вергилий хочет узнать, где Одиссей «заблудясь, погиб». Тот отвечает:

Ни нежность к сыну, ни перед отцом Священный страх, ни долг любви спокойный Близ Пенелопы с радостным челом Не возмогли смирить мой голод знойный Изведать мира дальний кругозор И все, чем дурны люди и достойны. И я в морской отважился простор, На малом судне выйдя одиноко С моей дружиной, верной с давних пор.

Корабль минует Геркулесовы столпы, и Одиссей обращается к дружине с призывом, который опять-таки окажется губительным, — на этот раз и для него самого:

О братья, — так сказал я, — на закат Пришедшие дорогой многотрудной! Тот малый срок, пока еще не спят Земные чувства, их остаток скудный Отдайте постиженью новизны, Чтоб, солнцу вслед, увидеть мир безлюдный! Подумайте о том, чьи вы сыны: Вы созданы не для животной доли, Но к доблести и к знанью рождены.

Воодушевленные, они устремляются в океан — и гибнут[519]. Это самостоятельно созданная Данте версия конца Одиссея[520].

Этот герой древности в представлении Данте сначала «зачинщик преступлений» — так заклеймил его Вергилий в «Энеиде» (II, 164), — пишет Голенищев-Кутузов. — Но как только Улисс начинает говорить, он предстает как трагический борец против всемогущего рока. (…) Данте создал образ первооткрывателя не только своего века, но всех времен и всех народов, провидя будущее сквозь магический кристалл поэзии[521].

Хоркхаймер и Адорно в «Диалектике Просвещения» рассмотрели образ Одиссея не сквозь магический кристалл поэзии, а вооружившись оптикой Франкфуртской критической школы, и увидели в нем «прототипичного