Собрание сочинений в 5-ти томах. Том 5. Золотое руно - Роберт Грейвз

Голос доброй царицы дрогнул от нежности, и Медея не могла заставить себя признаться, что, по правде говоря, не может быть в целом мире женщины, несчастнее ее — ненавидящей то, чего она больше всего желает, желающей того, что она больше всего ненавидит, беглянки, погубительницы своей родной семьи, изменницы великодушного героя, святилище которого она охраняла.

Но она сказала:

— Сестра-царица, благодарю тебя за добрые пожелания и завидую от всего сердца твоей согласной жизни с благородным Алкиноем, подобной которой сама я и надеяться не смею насладиться. Ибо, как ты должна знать, жрица, присягнувшая Богине, проклята, так как наделена двойным зрением и двойной природой: она упорно и жестоко строит заговоры, в муках губит тех, кто ее больше всего любит и, дабы избежать одиночества, наводняет свой дом лжецами, ничтожествами и грубиянами.

Арета вскричала:

— О, дитя, не говори так ужасно, даже для того, чтобы избежать зависти божества или злого духа! Лицо твое светится добротой, я не поверю, что ты способна на злое деяние. Да будь ты благословенна множеством детей, хотя бы четырьмя или пятью, дети оказывают восхитительно успокаивающее действие на женщин, которые одарены избытком разума, такого, как у тебя.

Медея ответила:

— Несравненная Арета, я и надеяться не смею на такое благословение, хотя, полагаю, что я — женщина, столь же честная, сколь и ты. Грозная Мать преследует меня, овладевая моей душой и делая меня сосудом своего неутолимого гнева; пока она со мной не покончила, я столь же опасна для любого города, где бы ни остановилась, сколь тлеющий сосновый факел — для поля, где созрел для жатвы ячмень. Поэтому, царица-сестра, если по доброте своего сердца ты сейчас можешь меня спасти, это будет доказательством твоей мудрости, равно как и твоей добродетели; но, умоляю, не уговаривай меня остаться с тобой на день дольше, нежели потребуется.

ГЛАВА СОРОК ТРЕТЬЯ

Колхов снова провели

В ту ночь в постели с Алкиноем Арета старалась быть как можно очаровательней, ласково скребя ему голову своими аккуратно подстриженными ногтями и часто его целуя. Она спросила его:

— Мой благородный господин, скажи мне, какое решение ты намереваешься вынести завтра по делу нашей милой гостьи, колхской царевны. Ибо у меня просто сердце разобьется, если ты отошлешь ее назад, чтобы ее выдали за старого и гадкого албанца, о котором мне рассказывала Аталанта. Вообрази: он ни разу не мылся с тех пор, как родился — албанский закон строго запрещает мытье, и кишит паразитами, как старый сыр. Да еще и такая красивая девушка, как она, и такая несчастная, дочь-сирота твоего старого друга…

Алкиной притворялся, будто спит, но тут не мог удержаться и не ответить.

— Прежде всего, моя дорогая, я не могу тебе сказать, какое решение вынесу; оно, несомненно, откроется мне во сне. А во-вторых, я нахожу, что несколько нелепо с твоей стороны пытаться возбудить у меня сочувствие к этой сироте, безумство и неповиновение которой явилось непосредственной причиной гибели ее отца, а возможно — и ее брата, хотя это еще и не доказано. Мое имя — Сильный Разумом, и Сильный Разумом — моя природа.

— Дорогой мой, — сказала Арета, — я знаю, как ты от природы добросердечен, хотя и делаешь вид, будто суров. Я уверена — что бы там ни случилось, ты никогда бы не смог обращаться ни с одной из наших дочерей так, как Ээт со своей. Ты должен признать, что большинство отцов по отношению к детям слишком строги и ревнивы. Ты помнишь случай с Никтеем, братом Ориона, прославленного фиванского охотника? Он попытался препятствовать браку своей дочери Антиопы с Эпопеем Сикионским и, когда она бежала к Эпопею, затеял войну с Сикионом, что погубило сотни невинных семейств, включая и его собственное, и в конце концов совершил самоубийство. Был также царь Акрисий Аргивский, который запер свою дочь Данаю в бронзовом склепе, а когда она, несмотря на все его предосторожности забеременела, пустил ее в ящике в море; но она родила сына, прославленного Персея, который убил деда и стал основателем Микен. Если тебе нужен более современный пример, посмотри на нашего соседа, Эхета из Эпира, который ослепил свою дочь Амфиссу, виновную в том, что она сделала его дедом, и теперь принуждает ее молоть в темнице железный ячмень — ты полагаешь, что он хоть сколько-нибудь процветает? Если бы ты меня спросил, я сказала бы, что Ээт, хотя он благоразумен в делах государственных (в противоположность домашним), сполна заслужил свою участь.

— То, что Ээт мог вести себя глупо или даже жестоко, не оправдывает неповиновения его дочери, — сказал Алкиной. — Самое большее — это только причина его смерти. Злом зла не поправишь.

— Но подумай, — запротестовала Арета, — о том, что случится, если ты вынесешь решение против аргонавтов. Они связаны так или иначе с половиной царских семейств Греции и состоят под покровительством, по меньшей мере, пяти Олимпийцев. Что касается этих колхов, то они живут на другом краю света, и более чем сомнительно, что у Медеи остался хотя бы один родич-мужчина, гнева которого тебе надо страшиться в случае великодушного решения в ее пользу. Напротив, ее племянники, сыновья Фрикса, питают к ней глубочайшее сочувствие и содействовали ее бегству.

— Олимпийцы, — сурово сказал Алкиной, — выплевывают человека, словно горячую кашу изо рта, чуть только он начинает вести себя предательски или несправедливо; и я не намерен прощать преступление только потому, что обвиняемые оказались богаты или высоки по рождению, или имеют нескольких соучастников, или потому что истцам случилось жить где-то очень далеко. Пока не доказана смерть Апсирта (а я еще должен получить доказательства этому), я обязан считать его живым и рассматривать как заинтересованную сторону. Если быть с тобой откровенным, я ничуть не доверяю молодому Ясону — он сказал мне слишком много такого, что является полуправдой, а то и прямой ложью; а вестник Эхион что-то уж больно красноречив; и то, что царевна Медея влюбилась в Ясона, может быть объяснением ее поведения, но, конечно же, не причина, по которой мне следует простить такое вызывающее поведение.

Арета сказала:

— Мой дорогой господин, возможно, что ты и прав, как часто бывает, но клянусь, что я не усну ни на миг, пока не узнаю, какое решение ты собираешься объявить завтра.

— Повторяю, дорогая, — сказал он, как можно более кротко, — что я об этом и понятия не имею. Я намерен найти решение во сне.

— Думаю, — сказала Арета с теплотой, — что искать во сне ответа на вопрос, который лень разрешить наяву, — глупейший обычай. Единственное, что может случиться, — это то, что, проснувшись, судья забудет все, что относится к делу и вынесет приговор наобум. — Она выбралась из постели и зашагала взад-вперед по комнате.

— Вернись, дорогая, вернись! — взмолился Алкиной. — Мне было так уютно, когда я лежал в твоих объятиях.

— Я вернусь, — твердо ответила Арета, — когда ты скажешь мне напрямик, какое решение ты собираешься вынести завтра. Только напрямик, запомни! Я твоя жена, и я не могу вынести, чтобы в такого рода случае я не знала, что у тебя на уме.

Поскольку Алкиной и Арета никогда не ссорились, Алкиной немедленно сдался.

— Хорошо, — сказал он, — говоря напрямик, приговор мой, полагаю, будет таков. Поскольку имеется противоречие в показаниях касательно предполагаемой смерти царя Апсирта, я должен рассматривать его как еще живого и как законного защитника своей сестры, если только не окажется, что она перешла уже под защиту Ясона или какого-либо другого грека посредством вступления в брак — что, насколько я знаю, уже могло иметь место с выполнением всех формальностей и с согласия ее отца или брата. Если она уже новобрачная, для меня было бы очевидной нелепостью позволять Арасу тащить ее назад через полмира с целью заключения брака между ней и каким угодно царем. Но если она все еще девица, как я предполагаю, судя по ее одежде, что же, она должна вернуться домой, какие бы несчастья ни принесло ей это решение. Ибо должна свершиться справедливость. Что касается Руна, кто его законный хранитель? Медея, жрица святилища Прометея. И я считаю, что куда бы ни отправился хранитель, туда отправляется и Руно. Что касается любого рода мести, замышляемой в отношении Аталанты Калидонской — это никак не может быть моей заботой; однако я запрещаю любое кровопролитие в моих владениях под угрозой войны.

Арета опять забралась в постель.

— Думаю, что твое решение — самое разумное и справедливое, какое я когда-либо слышала, да еще и в таком трудном деле, — сказала она. — А теперь усни, мой дорогой господин, и отдохни к утру. Больше я тебя не потревожу. «Добродетель» — мое имя, и Добродетель — в моей природе.

Как только Алкиной захрапел, Арета украдкой выбралась из комнаты и велела одной из своих женщин побыстрее вызвать ее личного вестника. Когда он полусонный явился, она сказала: