Вечная ночь - Полина Дашкова

Ика оглянулась. «Жигуленок» прижался к обочине. Рядом с ним стояла машина ДПС с синей мигалкой на крыше.

— Адреса, давай адреса, — гундела Тома.

— М-мне надо в туалет.

— Потерпишь.

— Н-нет. Н-не могу. С-сейчас описаюсь. — Она заёрзала на сиденье и как бы нечаянно дёрнула дверную ручку.

Разумеется, всё было заблокировано.

— Как только ты назовёшь адреса, мы остановимся у ближайшего «Макдоналдса», и ты сходишь в туалет, — пообещал дядя Мотя.

Ика закрыла глаза — и тут же оказалась в своей детской. Один из старых любимых приёмчиков: когда совсем худо, мысленно вернуться туда, в кукольный рай, на тот свет, домой, к маме с папой, забиться в уютную, воображаемую нору, единственное место, где чувствуешь себя в безопасности. Вспомнить и назвать по именам всех кукол, мишек, обезьян, понюхать цветы маленького лимонного дерева, которое росло в горшке у окна. Когда оно цвело, вся комната наполнялась тонким волшебным ароматом. Ни одни цветы, ни одни духи так не пахнут, как лимонный цвет.

— Слушай, лапушка, что за фокусы? Ты же сама сказала, что хочешь поехать с нами на квартиру, где спрятана видеокамера, — уговаривал её дядя Мотя, развернувшись с переднего сиденья, — ты собиралась помочь нам поймать маньяка, который убил Женю. Что же теперь?

— Т-теперь я в-вам не в-верю, — сказала Ика, не открывая глаз.

— Почему? Мы же с тобой друзья.

— Д-друзья, т-так остановитесь и п-пустите меня в с-сор-тир. В-вон, там, у м-метро, к-кабинки.

— Там грязно и воняет, лучше потерпи, — елейным голосом посоветовал дядя Мотя, — и вообще, пока адреса не скажешь, из машины не выйдешь.

Ика помотала головой и приложила палец к губам, чтобы ей не мешали. Она сосредоточенно качалась на качелях спортивного комплекса, который стоял в её детской. Качели взлетали под потолок. Потолок был высокий, не белый, а голубой, и на нём Ика с папой нарисовали облака, солнышко. Все рисовал папа, Ика только подрисовывала облакам и солнцу глазки, ротики, чтобы они на неё смотрели и улыбались.

* * *

— Пусть полежит, — сказал профессор Гущенко, когда Оля вернулась в свой кабинет, — то, что он скорее болен, чем здоров, для меня очевидно. И я бы, Оленька, на твоём месте не спешил приписывать ему установочное поведение.

Больной был бледен, глаза его бегали. Оля заметила струйку пота, стекающую по бритому виску.

— Потеря автобиографической памяти, некоторые признаки аутоскопии. То есть собственное тело он воспринимает, как неизвестного двойника во времени и в пространстве. Таким образом, налицо расщепление психики. Элементы бреда. Галлюцинации. Велеречивость, вязкость, ригидность. Плюс эмоциональная тупость. Я бы пока поставил шизофрению под ма-аленьким, вот такусеньким вопросом, — он показал кончик мизинца и улыбнулся, — думаю, скоро вопрос отпадёт, диагноз полностью подтвердится. Лечение можно начать уже сейчас. Надо ведь помочь человеку. Это наш профессиональный долг, верно? Терапия психотропными средствами, инсулиновые комы.

Профессор был спокоен и слегка насмешлив. Оля знала, что говорит он сейчас для больного, а не для неё. Они оставались вдвоём совсем недолго, минут двадцать. Но Карусельщик удивительно изменился. Никакого куража не осталось. Он молчал, и это было совсем уж странно. Сидел на стуле, сжавшись в комок, втянув бритую голову в плечи, и накручивал на палец уголок казённой пижамной куртки.

«Вот это класс! — восхитилась Оля. — Кирилл Петрович сразу поставил мерзавца на место. А мне, как всегда, не хватает жёсткости».

— Ну, что, дорогой, будем лечиться? — Профессор встал, прошёлся по маленькому кабинету, положил руку Карусельщику на плечо и подмигнул Оле.

Больной вздрогнул и съёжился под его рукой. Даже стало жаль наглого болтуна. Он казался совсем несчастным и пришибленным, особенно на фоне Кирилла Петровича, спокойного, уверенного, весёлого. Оля давно не видела своего учителя в такой отличной форме. Полтора года назад, когда они встречались в последний раз, профессор Гущенко был на грани нервного истощения. Впрочем, она тогда чувствовала себя не лучше. Между ними происходило много неприятных разговоров, Кирилл Петрович иногда срывался, грубо, обидно орал на неё.

«Ладно, не стоит вспоминать», — одёрнула себя Оля.

— Идите, отдыхайте, — сказал Карусельщику Кирилл Петрович, — всё будет хорошо, мы с Ольгой Юрьевной обязательно вам поможем.

Больной поднялся и на заплетающихся ногах вышел из кабинета. Перед тем, как исчезнуть за дверью, он быстро взглянул на Олю, словно хотел сказать что-то, но промолчал.

— Ну что, Оленька, — профессор обнял её за плечи, — откроем окошко да покурим?

Она не могла отказать, хотя сама почти никогда не курила в своём кабинете и никому не разрешала.

От ветра зашевелились бумаги на столе. Стало холодно. Оля накинула вязаную кофту поверх халата. Они уселись на подоконник. Профессор так и не снял очков, она не видела его глаз, от этого было слегка не по себе.

— Вы его здорово напугали, Кирилл Петрович.

— Я не нарочно. — Он улыбнулся краем рта. — Противный тип. Впрочем, он, безусловно, болен. А больных надо жалеть, лечить, откинув личные симпатии и антипатии.

— Вы думаете, это действительно шизофрения? — Оля попыталась разглядеть глаза Гущенко сквозь затемнённые стекла, но не получилось.

— У тебя есть сомнения?

— Да. Я поэтому и позвонила вам. Спасибо, что сразу приехали.

— На здоровье. Я был поблизости. Слушай, сколько мы с тобой не виделись? — Он слегка отстранился и снял наконец очки. — Выглядишь неплохо. Подстриглась. Между прочим, напрасно. У тебя хорошие волосы.

— Что, так хуже?

— Нет. Тебе идёт. Просто волосы жалко. В наше время роскошная шевелюра редкость, даже у женщин. А уж у мужчин… — Он вздохнул, загасил сигарету и похлопал себя по голове.

— Не гневите Бога, у вас никакого намёка на лысину.

— А вот посмотри, редеют на макушке. — Он пригнул голову.

— Все в порядке, Кирилл Петрович, кстати, макушка у вас двойная.

— Да? Не знал. Ну и что это значит?

— Вы должны быть очень счастливым человеком, просто обязаны.

— Ты смешная… — Он провёл пальцем по её щеке. — Веришь в такие штуки? Двойная макушка. Ну ладно, душа моя, давай выкладывай, зачем звала.

— Кирилл Петрович, — Оля зажмурилась и незаметно сложила пальцы крестом, — я попросила вас приехать потому, что мне показалось, этот человек, Карусельщик, на самом деле Марк Молох.

— Кто, прости? — Гущенко протёр очки полой халата и опять надел их.

Он не мог не помнить. Просто удивился, и сейчас, кажется, они опять поссорятся, как полтора года назад. Оля почувствовала, как он напрягся. Не хотелось ему возвращаться к той истории. Понятно, он тогда проиграл. Группа развалилась. Убийцу не нашли.

Сколько всякой мерзости насмотрелась и начиталась она тогда, гуляя в паутине. Из однообразного месива выделялся только один автор. Марк Молох. И монологи Карусельщика удивительно напоминали его стиль, его изобразительный ряд.

— Вот смотрите, слушайте. — Она вставила кассету, включила диктофон, положила перед Гущенко распечатку порнорассказов. Эти листы долго хранились у неё в ящике, она надеялась, что никогда не придётся к ним вернуться, и несколько раз хотела порвать, выбросить. Но что-то останавливало.

«Маленькой девочке так хочется, чтобы её погладили по голове, почесали за ушком. Маленькая девочка любит страшные сказки. Большой дядя готов ей рассказывать их с утра до вечера…»

Дальше в тексте начинался вкрадчивый адский ужас. Из рояля вылезала мёртвая рука с гибкими червеобразными пальцами. А рука дяди оказывалась у девочки под одеялом. Красочным литературным языком, обстоятельно, слегка иронично, было описано, как взрослый насилует и убивает ребёнка, при этом рассказывает страшные сказки.

Голос из диктофона так же вкрадчиво и так же литературно обращался к доктору Филипповой.

В следующем рассказе присутствовали фигурные коньки, запах выглаженного пионерского галстука, радиопередача «Пионерская зорька». Это было «ретро». Действие происходило в начале семидесятых. Девочка шла в школу. По дороге её сажал в блестящую чёрную машину красивый дядя с седыми волосами. «Скажи, ты умеешь кататься на фигурных коньках? У тебя получается „пистолетик“? Вот сейчас ты мне покажешь, как высоко можешь задрать ножку».

«Скажите, у вас получался „пистолетик“? А „ласточка“? Любопытно, как высоко вы могли задрать ножку? Кстати, вы знаете, к белой обуви обязательно полагается белая сумочка».

Профессор выключил диктофон, вытащил кассету. Сложил в стопку листы.

— Мне казалось, ты давно пришла в себя, Оленька, — произнёс он медленно и задумчиво.

— Но ведь похоже, Кирилл Петрович. Очень похоже. Он почти наизусть шпарит. Так знать и любить эти тексты может только один человек — их автор.

* * *

Номер патрульной машины и фамилию младшего лейтенанта ДПС Антон на всякий случай запомнил. Как только лейтенант отпустил его, он рванул вперёд по Хорошевке, к Беговой. Если пробка или светофор, можно успеть. Но лучше, конечно, подстраховаться, пусть папина «шестёрка» пока отдохнёт.