Думай как великие. Говорим с мыслителями о самом важном - Алекс Белл

он вывел его сам.

Тогда, как и сейчас, за признание авторства научной идеи могла развернуться нешуточная борьба. Тем более если идея была столь грандиозна. Весь научный мир Европы начала XVIII века разбился на два враждующих лагеря.

В этот раз я был ученым, математиком, действительным членом Парижской академии наук – весьма авторитетного научного сообщества. Скандал между двумя знаменитыми учеными дошел до ушей самого Людовика XIV, Короля-солнце. Престарелый монарх вызывал меня в свои роскошные покои в Версале и поручил разобраться в конфликте с объективностью стороннего незаинтересованного наблюдателя (а кем еще мог быть француз в споре англичанина и немца?), а после доложить ему лично.

В Кембридж я прибыл в начале осени. Знакомые пугали меня английскими дождями, ненастьем, ранними холодами, сильной качкой при пересечении Ла-Манша. Но, вопреки этим опасениям, погода стояла отменная, и вся поездка вышла исключительно приятной. Правда, в самом университете мне пришлось неделю дожидаться аудиенции. Магистр Ньютон, занятый и на госслужбе, и в научном обществе в Лондоне, бывал здесь лишь наездами. Разумеется, я мог попытаться встретиться с ним в столице, но мне хотелось, чтобы наш разговор о науке прошел в спокойной обстановке, в его альма-матер – там, где родились его великие идеи. Когда магистр наконец появился, он долго расспрашивал своего секретаря обо мне и цели моего приезда, и явно не горел желанием тратить на меня время. Лишь узнав, что от моего суждения может зависеть вердикт мирового ученого сообщества, он нехотя согласился на встречу, заранее холодно предупредив, что наш разговор будет недолгим.

Исаак Ньютон ждал меня в назначенное время, сидя в глубоком кресле с высокими подлокотниками за столом в кабинете, служившем кафедрой математики кембриджского Тринити-колледжа. Мне показалось, что самим нашим положением в ходе беседы он хотел подчеркнуть свое превосходство и свою безусловную правоту в обсуждаемом вопросе.

Несмотря на весьма преклонный возраст, ученый оставался энергичным. В кресле он выглядел солидно и представительно. Но когда по ходу беседы он встал и начал нервно прохаживаться от стены к стене, оказалось, что, несмотря даже на высокие каблуки, роста он был ниже среднего, и при этом тщедушного, не вполне ладного телосложения. На голове Ньютона был высокий роскошный парик пепельного цвета, подобающий его положению. Однако в помещении было душно, и скоро он снял свой парик, обнажив редкую, полностью седую, неприятного оттенка шевелюру. Было заметно, что ему недостает зубов, хотя речь от этого не страдала. Без парика, стоя, он был похож на усталого деревенского старика, которого все на свете раздражает одним своим существованием.

После краткого знакомства он протянул мне какие-то бумаги, написанные на латыни от руки.

– Посмотрите на этот документ. Вам все сразу станет ясно. Вопрос исчерпан.

– Что это?

– Это копия того моего письма Лейбницу. Посмотрите на печать и дату. Хорошо, что вся научная переписка обязательно ведется не простой почтой, а через секретарей Королевского общества Лондона. Они отвечают за сохранность корреспонденции, и с каждого исходящего и входящего письма членов Общества обязательно делают копию, которая хранится в архиве бессрочно. Вы держите в руках копию с той копии. Я специально попросил ее сделать, на всякий случай. Можете взять ее себе, чтобы показать в Академии Парижа.

– Понятно. А на что в документе следует обратить внимание?

– На четкую формулировку моего метода. Переверните несколько страниц. Видите, я пишу об открытом мною методе флюксий? Затем, внизу, через несколько абзацев, упоминаю о касательных, которые требуется провести к графику функции. В этом ключ идеи. Лейбниц – способный математик, с этим я не спорю. Однако же в этом случае он поступил как уличный мошенник. Обсуждать нечего.

Я внимательно прочитал письмо. Оно было довольно большим – на несколько страниц. В основном Ньютон комментировал различные научные новости, упоминая о методе флюксий лишь в одном кратком абзаце в самом конце. О касательных там тоже что-то упоминалось, но разбираться в сути прямо сейчас, в его присутствии, было затруднительно.

– Магистр, вы видели работы Лейбница? Вы же знаете, какой огромный прогресс он совершил? По-вашему, для этого ему было достаточно всего нескольких этих завуалированных слов?

– Разумеется. Главное – натолкнуть на идею. Развить ее для способного математика несложно.

– Не сочтите за дерзость, но сама идея о том, чтобы провести касательные к функции, и посмотреть, что из этого получится, тоже принадлежит не вам. Об этом писал еще ранее один швейцарский математик. Но дальше этого он не продвинулся, в отличие от Лейбница. И Лейбниц точно читал ту его работу. А что, если он и вправду украл идею – но не у вас, а у того математика? Или еще у кого-нибудь?

– Вздор. Вы несете ересь. Я даже начинаю сомневаться, что вы вообще хоть что-то смыслите в науке.

Ньютон нервно зашагал по комнате. Мне было ясно, что любой суд сегодня отклонил бы иск Ньютона: туманная идея в нескольких словах еще не дает права на изобретение. Что мешало Ньютону первым опубликовать свою работу, которая давно была у него готова? По каким-то своим причинам он этого не сделал, а теперь кусает локти.

– И потом, вы знаете, что Лейбниц до моего письма не был математиком? Он был юристом, историком, философом. Если бы не мое письмо, он бы вообще не взялся за математику. Мошенник.

Поток обвинений мог продолжаться еще долго. Я поблагодарил англичанина за копию письма и обещал представить его на суд Парижской Академии и короля. Напоследок, чтобы охладить страсти и переменить тему, я вежливо поинтересовался, над чем магистр работает в данное время. Обычно ученые рады возможности поговорить о своих исследованиях, но его ответ был сухим.

– Пишу исторический очерк, анализирую некоторые события, описанные в Библии, а также провожу химические опыты.

– Вы занимаетесь алхимией, секретами выплавки золота из недрагоценных металлов?

– В том числе и этим.

– Не думаю, что из этого что-то получится. Знаете, меня самого в науке особенно привлекает философия. Вы признанный физик, исследователь. Подвигли ли вас занятия наукой на протяжении всей жизни к каким-то общим выводам, суждениям о Боге, о смысле бытия, структуре Вселенной?

Открыватель закона тяготения посмотрел на меня с некоторым удивлением, но затем его взгляд и тон голоса неожиданного смягчились, успокоились. Кажется, когда речь не шла об авторских правах или о его работах в области точных наук, общаться с Ньютоном можно было вполне спокойно.

– Я, разумеется, убежденный христианин. Физические законы, повелевающие Вселенной и всеми телами на Земле, столь красивы и гармоничны лишь по той причине, что совершенный Господь создал их такими.

– Но у вас наверняка есть свои философские взгляды, суждения?

– Разумеется, нет.