Крапивник - Екатерина Концова

же был хуже меня!

— А думаешь приятно быть горизонтальным недееспособным куском мяса? Ты мне вообще ничего делать не давала!

— А ты? Ты сейчас ведёшь себя лучше?

— Уж по крайней мере я не заталкиваю в тебя то, от чего тебя наизнанку выворачивает.

Ответ застрял у меня в горле. Он говорит про тот самый суп, из-за которого мы поссорились.

От внезапного укола вины защипало в носу. Я отвернулась, тихо пробормотав:

— Я не хотела тебя мучить. Прости.

Эдмунд молчал. Сидя к нему спиной и быстро перебирая спицами, я не видела его лица и с трудом представляла, о чём он думает.

— Скажи мне, Цифи, ты это серьёзно сейчас?

— Смотря о чём ты, — я не отвела взгляда от вязания.

— Ты действительно пытаешься передо мной извиниться? После того как выхаживала, терпела мои истерики, и всего раз сорвалась и высказала всё, что думала.

Мне всё же пришлось поднять глаза на бывшего жениха, просто чтобы убедиться, что он задаёт этот вопрос серьёзно. Да. Эд смотрел на меня, стараясь выразить взглядом правильный ответ. Но с его вариантом я не могла согласиться.

— Да. Я наговорила тебе страшных глупостей тогда.

Эдмунд, явно остался разочарован моим ответом.

— В тот раз ты была полностью права, — он тяжело вздохнул и сосредоточился на работе.

— Нет, Эд, — заспорила я, всеми силами пыталась понять, какая мысль сидит у него в голове и порождает такие высказывания. — Ты не виноват в том, что случилось.

Эдмунд вскинул брови, в каждой чёрточке его лица читалось саркастичное «Разве?».

— Не смотри на меня так, ты не прав.

Бывший жених засмеялся, переключая внимание на работу.

— Боже мой, Эдмунд, у тебя что, комплекс неполноценности на фоне моих слов развился?!

Ответом на моё внезапное восклицание стало молчание… Эд принялся сосредоточенно натирать кончик носа указательным пальцем, как поступал всегда, когда терялся или задумывался о чём-то.

Мне вдруг стало страшно. Резко пришло осознание, что за несколько дней, прошедших с моего приезда, он все пару раз ложился спать, не засиживаясь до глубокой ночи, и что в его башне больше двух десятков шкафов с книгами и оборудованием. Нередко это древние и поистине уникальные предметы.

Я всё могу понять: Эду отчисляется не малый процент от стоимости каждой операции, проведённой по его методу. Крупные траты — не странность, но стоит принять во внимание один момент… этот же человек ворчит на цену свежего салата зимой и носит двадцатилетний свитер, похожий на мешок для картошки.

Не бывает людей без странностей, но его одержимость работой — это страшно! И, скорее всего, это следствие не реализованного потенциала. И, во многом, моя вина.

Все эти мысли заняли лишь несколько секунд, оборвавшись спокойным, даже слегка весёлым замечанием Эдмунда:

— Знаешь… я бы скорее назвал это справедливой оценкой объективно не полноценному существу.

Я медленно отвернулась, снова взявшись за вязание, и тихо завершила разговор:

— Как был дураком, так и остался.

Занимаясь свитером, я почувствовала на себя взгляд. Он понимал, что в этот раз я говорю серьёзно, был удивлён, обижен и не согласен, но спорить не собирался.

…

77. Пацифика.

…

Я завернула в ткань баночку с кашей и ветчиной и положила в сумку Эдмунда. Он в это время надевал куртку. Дождавшись, когда Эд застегнётся, я вручила ему сумку.

— Будешь вечером печёночные котлетки с вчерашней картошкой?

— Цифи, я вернусь из леса после дня работы. Я сожру всё, что будет на столе, хоть пустую сковородку.

Я улыбнулась.

Эдмунд перекинул через голову лямку сумки. Она зацепила волосы. Несколько витых прядей упали на лоб. Эд откинул их назад.

— Ты только не перестарайся с работой по дому. Не хочу опять отключать тебе нервы в спине. Сколько раз я уже это делал? Три?

— Два. После вина и за день до праздника, — я заложила за ухо волосы. — В день празника я взяла конфету.

— Вот. Это было три дня подряд. Это называется «тэнденция», Пацифика. Так что тяжёлую работу оставьте мне.

— Не будет тяжёлой.

Эд многозначительно поднял брови, улыбаясь самой саркастичной из возможных улыбок.

— Ладно, — сдалась я. — Постараюсь. Но тут дел-то… Так только, пыль протереть, может, постирать кое-что. Ужин приготовить.

Эд засмеялся:

— Что, даже шкафы двигать не будешь?

Мне потребовалась несколько секунд, чтобы понять, к чему это сказано. Речь о моей привычке разговаривать во сне. Иногда я даже начинаю ходить. В первый раз Эд столкнулся с данным явлением, когда я посреди ночи пошла передвигать шкаф из спальни в коридор, «увидев» на нём профессора травологии. Она хотела забрать наш чайный сервиз в оранжерею. Потом Эдмунд часто припоминал мне этот случай.

— Сколько можно издеваться?

Эд секунду молчал:

— К пятидесяти годам я напишу мемуары с этой историей и пришлю тебе экземпляр.

— А потом завещаешь рассказать её на твоих похоронах, — я тяжело вздохнула.

— Обязательно.

— Кстати, раз уж зашла речь про тот сервиз, который хотели похитить в оранжерею… Куда ты его дел? Я не нашла его, когда пришла домой семнадцать лет назад.

— Погоди, — Эд снял сумку, потирая нос. — Разве ты не забирала из гостиной коробку?

— Нет, — я упёрла руки в бока.

Дорогой комплект чашечек, блюдец, ложечек и прочей утвари на двенадцать персон не считался нашей семейной реликвией, но пробыл во владении моих бабушки и прабабушки без малого семьдесят лет. Эта была одна из немногих вещей в доме, едва не ставшем нам с Эдом общим, которую я действительно хотела бы забрать.

— Эдмунд, — руки скрестились на груди. — Где мой сервиз?

— Э… — «жених» усердно натирал кончик носа, будто желал отполировать до зеркального блеска. — Да чёрт его знает. Я у Аслана спрошу.

— Почему у него?

— Он иногда живёт в моём доме, когда приезжает в город по делам.

— Потрясающе, — пробормотала я, представляя, что могло случиться с дорогой посудой тончайшей работы.

— Да, — Эд наконец оставил в покое нос. — Короче, он может что-то знать. Либо, когда приедем, поищем на чердаке. Там страшный бардак, может, ящик где и завалялся.

Я отвела глаза в сторону и заворчала:

— Где ты его бросил?

— В гостиной. Возле серванта. Можно подумать в том состоянии я стал бы тащить тяжёлый ящик с фарфором в другую комнату.

— Почему я его не увидела?

— А я знаю? Я его в угол сдвинул и всё. Даже не загораживал ничем.

Я потянула руку к горлу Эдмунда и поправила белый воротничок рубашки.

— Хоть бы коробку подписал.

— А смысл? Ты ж её не увидела, — Эд мягким прикосновением поднял мой подбородок и заглянул в глаза. — Сильно расстроишься, если