О, юность моя! - Илья Сельвинский

— Нюся! — сказал он девушке утром. — Я сегодня на фабрику не пойду: у меня здесь дело.

Он вошел к Акиму Васильевичу и сел у него в ногах. Старик проснулся.

— Кто это?

— Надо срочно написать разящее стихотворение хотя бы в восемь строк.

— Ах, не навязывайте мне этой тягомотины!

Леська расхохотался:

— Откуда у вас такое слово?

— Из тюрьмы, конечно.

— Браво! Вы делаете успехи. В таком же стиле на­пишите едкий стишок. Но теперь он должен быть уже не только против Врангеля, а против всей белогвардейщины, против всего капитализма! Хватит играть в би­рюльки! Время, Аким Васильевич, очень серьезное.

Беспрозванный попросил Елисея отвернуться и стал натягивать носки.

Леська сбегал на кухню, разжег примус, поставил чай, нарезал колбасы, хлеба и снова явился к Беспрозванному.

— Позавтракайте и принимайтесь за работу. Я недам вам поднять голову, пока вы не напишете эти восемь строк.

— А вдохновение?

— Командарм Фрунзе стоит у ворот Крыма! Вот вам и вдохновение.

Старик задумчиво жевал колбасу и прихлебывал бледный чай. Он уже работал. Леська этого не понимал и, грея ладони о стакан своей бурды, агитировал старца как мог:

— Сейчас самый ответственный миг в вашей жизни. Конечно, ваши любовные стихи прекраснее тех, какие вы сегодня напишете, но никогда не было стихов нужнее. Нужность, необходимость — вот новый критерий искус­ства.

— Леся, вы мне мешаете.

Беспрозванный вынул блокнот и записал строчки:

Белогвардейщине

Эй ты, религии оплот,В науке вскрытый «Капиталом»,Владыка всех земель и вод,Обложенный кабаньим салом!

Едва по-командирски хрюкнешь,Завоют пушки, накалясь.И все же, черт возьми, ты рухнешь,Освистанный народом класс!

— Шедевр! — закричал Елисей. — Шедевр! — чмок­нул Беспрозванного в нос и поспешил на фабрику.

— Ты у нас больше не работаешь! — заявил ему Де­нисов.

— Почему?

— Потому. Опоздал на целых два часа.

— Ух ты, какие строгости! — засмеялся Леська и, войдя в цех, взял весло у Комиссаржевской.

— Значит, подобру-поздорову не уйдешь? — зловеще спросил Денисов.

— Поговорите с хозяином, — небрежно бросил Елисей.

— А что я, бобик, за хозяином бегать? Раз я тебе говорю...

— Вы для меня не начальство. И потрудитесь, пожа­луйста, мне не тыкать.

Девушки ахнули.

Денисов почернел и отошел прочь.

Третья эпиграмма имела огромный успех. Студенче­ство в курилке гудело и ликовало.

И все же, черт возьми, ты рухнешь,Освистанный народом класс! —

раздавалось со всех сторон.

— Кто бы мог это написать?

— Говорят, Волошин.

— Ну? Не думаю. Для Волошина слишком уж по-большевистски.

— Пока вы тут гадаете, господа, в Коктебеле у Воло­шина произвели обыск.

— Не может быть! Какая наглость! У Волошина?

— А ты откуда знаешь?

— У нас в Коктебеле дача. Мама написала.

— Ну, и что же с Волошиным?

— Пока благополучно.

— Ничего не нашли?

— Разумеется. Сейчас ищут в Симферополе. Хватают кого придется. Взяли, например, студента Петьку Сосновского, который подарил одной курсихе альбом домаш­них виршей про любовь.

— Виршей, вы говорите?

— Ну да. Но для контрразведки и он поэт.

— Наконец-то его признали.

Студенты рассмеялись.

Елисей спускался по лестнице в глубокой тревоге... Как бы не схватили Беспрозванного. Впрочем, откуда из­вестно, что он пишет стихи? Его ведь ни разу не напе­чатали.

Внизу у выхода стояли две женщины — старая и мо­лодая. Они зорко присматривались к студенческой толпе и обе разом обратили внимание на Бредихина.

— Этот подойдет.

Когда Елисей поравнялся с ними, старая окликнула его:

— Молодой человек! Можно вас на минутку?

— К вашим услугам.

— Как вы смотрите на то, чтобы получить легкую, но хорошо оплачиваемую работу?

— Ну, что ж, — улыбнулся Леська. — Деньги вся­кому нужны.

— Отлично. В таком случае запомните адрес: Архив­ная, 2, Коновницыны.

— Запомнил. А в чем будут заключаться мои обязан­ности?

— Архивная, 2, Коновницыны.

— Да, да. Усвоил. А работа, говорю, какая?

— Да никакая! — весело сказала та, что моложе. — Просто беседовать с нашим братом, Антошей. Он тоже студент. Кстати, вы — филолог?

— Нет, юрист.

— Жаль.

— Как угодно.

— Ну хорошо, Зиночка. Пускай юрист. Все-таки сту­дент.

— А о чем беседовать?

— О чем хотите. Он у нас очень разговорчивый.

Елисей взглядывал то на одну, то на другую.

— Душевнобольной?

— Да.

— Простите, но это мне не подойдет: я смертельно боюсь сумасшедших.

— Но он не сумасшедший! — всплеснула руками мо­лодая.

— Он очень умен, начитан. Вам будет с ним инте­ресно.

— Нет, нет. Тысяча извинений, но нет.

Елисей вышел на Пушкинскую. Мимо пролетел бле­стящий, точно от ливня, экипаж, в котором, заложив ногу на ногу, роскошно возлежала красавица Женя в огромной шляпе и сине-лиловом платье. Она увидела Леську, улыбнулась ему и крикнула:

— Тарарам! (В смысле: «Опять живем»!)

Но Леське вообще сегодня везло на встречи. Прямо на него шел офицер, силуэт которого показался ему зна­комым. Шокарев!.. Ей-богу, Шокарев!

— Володя!

— А, Елисей! Видел, как проехала эта шлюха, Женя?

— Да, да. Но почему ты в военной форме? Ты ведь демобилизовался.

— Нет еще. Успею. Мало ли что может быть? Ты слы­шал: генерал Слащев отогнал красных от Юшуньских позиций. Он получил за это высокое звание: «Слащев-Крымский». Какая романтика! Это возвращает нас ко временам Потемкина-Таврического.

— Так-таки возвращает? — засмеялся Елисей.

— Ах, да. Я и забыл, что ты абсолютно не лирик.

— Володя, а почему ты в Симферополе?

— Не знаю. В Евпатории так жутко! Это же город на отлете, слепая кишка. И вообще там никого нет.

— А кто же у тебя в Симферополе?

— Во-первых, ты, а во-вторых, Театр миниатюр. Кстати, там сегодня Ателье мод демонстрирует одежды. Пойдем? Среди манекенщиц — Муся Волкова.

— Ну что ж. Пойдем.

— Время у нас еще есть. Зашли в «Чашку чая»?

— У меня нет мелочи.

— Ерунда, разменяю, — засмеялся Шокарев.

Было пять часов. Володя заказал чай с красным ви­ном, а Елисей стакан горячего молока.

— А где Иван Семеныч? Тоже здесь?

— Нет, папа в Генуе.

— Опять в Генуе?

— Конечно.

— С Мирэллой?

— С Мирэллой.

— И с пшеницей?

— Само собой.

— А ты как же?

— Теперь он мне уже не доверяет.

— А разве ты снова поступил бы сейчас, как с «Синеусом»?

— По всей вероятности...

— Молодец, Володя. Уважаю. Но почему ты не по­ехал с отцом в Италию?

— А кто станет следить за имением? Мало ли что мо­жет случиться? Генерал Слащев потеснил красных с Юшуньских позиций. Если помнишь, Наполеон даже по­сле Эльбы, больной, надорванный, без войска, сумел прорваться к самому Парижу.

— Неужели ты серьезно ставишь знак равенства ме­жду Слащевым и Наполеоном?

— Нет, конечно, но история повторяется.

— Это и Маркс признавал, но он при этом добавлял: «...первый раз она трагедия, а во второй — фарс».

Шокарев засмеялся:

— Пускай фарс, только бы повторилась.

***

Ателье мод демонстрировало туалеты на эстраде ма­ленького, но очень уютного театра. Зрительный зал бли­стал офицерскими и генеральскими погонами. В ложе си­дел тот самый полковник из контрразведки, которого Ели­сей впервые увидел в цирке. Рядом с ним — красавица Женя, и по тому, как рассеянно она играла его перчат­кой, стало ясно, что их отношения давно наладились.

— Мадемуазель Наталья Анненкова! — объявил ру­пор. — Платье и жакет пье-де-паон нежно-голубой шер­сти!

На эстраду выпорхнула упитанная блондинка, раз­вязно прошлась туда и обратно, повернулась вокруг своей оси, снова прошлась и под аплодисменты ушла за ку­лисы.

— Мадемуазель Людмила Залесская! Блё-де-шин. Послеобеденное платье из синего шантунга.

Вышла девушка с челкой, стремительно пронеслась через сцену, пикантно постукивая каблучками, затем вер­нулась, покружилась и так же быстро исчезла, как и воз­никла.

Аплодисменты.

— Мадемуазель Мария Волкова! Облегающее ве­чернее платье из бледно-абрикосового крепдешина.

По сцене плавно заструилась шелком Муся, одухо­творенная и прелестная.

Шокарев схватил Елисея за руку:

— До чего хороша!

Зал разразился овацией.

— Это называется: «Розовый ибис»! — зазвучал голос из рупора.

— Это называется «Пир во время чумы»! — ответил ему голос с галерки.