Ангелотворец - Харкуэй Ник

Перед ним лицо, сделанное из золота.

Безглазое, с щелкающей черепашьей челюстью и легким намеком на черты на отшлифованном до блеска щитке.

Это не маска.

Это лицо.

Вернее, не-лицо. Не-человек.

Рескианцы обступают со всех сторон. Спасения нет.

Джо кричит.

А потом кто-то прижимает к его губам что-то холодное, и он делает вдох.

XIII

Паноптикум;человек в гробу;побег.

Камера очень тесная. В центре каждой стены, пола и потолка расположен кружок из какого-то прозрачного пластика, а за ним – лампочка. Лампочки горят постоянно. За стенами или прямо в них, Джо точно не знает, находятся динамики. Иногда из них летят распоряжения, иногда играет музыка, очень громкая. Иногда просто душераздирающий визг.

Теперь уже трудно сказать, когда он в последний раз пытался уснуть и давно ли его заставляют бодрствовать. Судя по обросшему подбородку, он пробыл здесь около суток. Но потом он все же уснул – и понял, что спал уже много раз, только неизвестно, долго ли, – а когда проснулся, прямо напротив было чье-то призрачное лицо, а щеку скребла бритва. Он отпрянул, вернее, попытался отпрянуть, но не смог, потому что был связан. Он продолжил биться, и тогда кто-то прижал холодное к его шее, мир вспыхнул и заискрил, а изо рта Джо вырвался вопль. Матерчатое лицо молча и недоуменно глазело на него: мол, а что случилось? Почему ты так расстроился? Джо стал гадать, что за этой маской – человеческий лик или золотой, как тот, что он видел ранее. Или это было во сне?

Придя в себя после удара шокером, он потрясенно осознал, что у него эрекция. Это было необъяснимо и чудовищно. Наверное, ему ввели какой-то препарат. Только зачем? Потом до него дошло: чтобы он задавался такими вопросами. Чтобы показать, кто здесь хозяин. Конечно, хозяева – они. Они могут управлять его ощущением времени, его свободой, его сном. Они целиком подчинили себе его тело; неважно, накачали его препаратами или нет, важно, что они способны это сделать. Единственное, что Джо пока удается скрывать от них – это свой разум, свои мысли. Они-то им и нужны. Прямого доступа к его разуму у них нет, поэтому они взяли в заложники тело.

Джо когда-то читал чьи-то воспоминания о пытках. Самое ужасное, писал автор, это когда постоянно крутят одну и ту же музыку. Снова и снова, пока ты не начинаешь сходить с ума. Даже когда автора полосовали бритвами, это было не так страшно, как чувство полной потери собственного «я». Джо не покидает мысль, что терять ему почти нечего, так что надолго процесс не затянется.

Он что-то выкрикивает и тут же осекается: не надо было привлекать их внимание. Но мистер Ничего Особенного все равно приходит.

У мистера Ничего Особенного лицо сельского ветеринара. Он не рескианец. Явно приглашенный специалист. Когда он заговаривает, выясняется, что у него мягкий баритон, каким впору сообщить хозяину, что у песика Ровера собачья оспа, а Тиддлзу необходим более разнообразный рацион.

Он задает вопросы. Похоже, ответы Джо его не интересуют, и тот начинает острить. По-видимому, мистер Ничего Особенного полагает, что смешная шутка может быть вознаграждена уменьшением дискомфорта. Молчание, напротив, жестоко карается. Мистер Ничего Особенного любезно разъясняет это Джо, когда тот впервые замолкает.

– Не стесняйтесь, врите сколько душе угодно. Вранье меня целиком устраивает. Если вы не поняли сути вопроса, можете нести чушь, сочинять, шутить, выдумывать… Ради бога. А вот упрямиться не нужно. Упрямство я считаю признаком неуважения.

Когда Джо в ответ упрямо стискивает зубы, мистер Ничего Особенного вздыхает и отдает несколько добродушных распоряжений. Джо ставят в различные вынужденные позы и не дают выпрямиться. Боль приходит быстро, и Джо относится к этому с пониманием. В конце концов, он этого ждал. Невыносимой, ослепляющей она становится намного позже, когда он уже привык к болям и даже решил, что неплохо держится. Мистер Ничего Особенного невозмутимо слушает его крики. Джо начинает говорить. Перечисляет прайс-лист на услуги по ремонту часов с автоподзаводом – в надежде, что его послушание, хоть и запоздалое, заставит мистера Ничего Особенного смилостивиться.

Напрасно.

Джо теряет счет вообще всему… а в какой-то момент напротив садится человек с полным ненависти взглядом и слушает, как он кричит.

Брат Шеймус двигается с той же пугающей плавностью, какую он демонстрировал в лавке Джо. Такое впечатление, что у него больше суставов, чем положено иметь человеку. Голова его плавно поворачивается – следит за каждым взглядом, за каждым движением Джо, заглядывает ему в лицо. Черно-матерчатый монстр. Лицо-яйцо. Маска. При этом нельзя сказать, что маска эта ничего не выражает. То ли его эмоции проявляются в жестах и позах, то ли они настолько сильны, что проступают сквозь матерчатый кокон – так или иначе, чувства брата Шеймуса лежат на поверхности.

Он ненавидит Джо Спорка. Ненавидит всем своим естеством, как человека, которого знал и презирал всю жизнь. Сам факт существования Джо – плевок ему в душу. Каждый плавный изгиб его текучего тела выражает ненависть.

Джо понятия не имеет, каким поступком навлек на себя такой гнев. Он не мог обидеть брата Шеймуса хотя бы в силу возраста. А если бы и обидел, то уж точно знал бы об этом. В конце концов, он посвятил всю жизнь стремлению к умеренности.

Джо пытается это сказать, но, увы, не может: стоит ему открыть рот, как зубы начинают стучать, и язык не слушается.

– У вас сложились обо мне неверные представления, Джошуа Джозеф Спорк, – бесстрастно произносит брат Шеймус.

Это не вопрос, стало быть – по правилам мистера Ничего Особенного, – отвечать необязательно.

– Вы решили, что я облечен властью, при этом надо мной кто-то стоит. Вам известно, что у меня много корон и масок, и то, что они порой вступают в противоречие друг с другом, кажется вам явным признаком обмана. Однако ваши представления поверхностны. Они основаны на современном, то есть ущербном понимании мира. Какая ирония! Современный мир настолько боится великих идей, что норовит каждую из них разнести – бац-бац-бац! – в пух и прах. О да, Британия достигла вершины своего величия, мистер Спорк. Да здравствует мир лавочников и торгашей!

Последнее он произносит с презрением. Джо делает себе мысленную пометку: современность и торгаши – это плохо.

– На самом деле я бесконечно больше, мистер Спорк. Бесконечно – хотя стою лишь в начале пути. Моя победа – плод моей ненависти, – неизбежна, ибо я стану Богом. Все мои бесцельные, на первый взгляд, метания представляют собой не что иное, как вознесение, прямой путь к апофеозу, если рассматривать их с божественной – вневременной и непознаваемой – точки зрения.

Джо Спорк слушает все это и понимает, что еще неделю назад посмеялся бы над такими речами. Но здесь и сейчас, в этой комнате, ему не до смеха. Глаза брата Шеймуса не вызывают улыбки. В них он видит, как его подвергают вивисекции, – не из научного интереса, а ради удовольствия. Джо совершенно уверен, что именно это с ним и хотят сделать. У него остается лишь одна надежда: что предводитель рескианцев лжет, и что над ним действительно есть начальство, которое держит его в узде. А потом Джо с упавшим сердцем соединяет точки и сознает, что этим начальством может быть только Родни Титвистл, а старый добрый Родни уже пожертвовал совестью ради некоего абстрактного общего блага, которое видит только он.

– Тогда, для разнообразия, другой вопрос. Только чур отвечайте как следует, не увиливайте. Готовы? Хорошо. Если у меня разум Наполеона, а тело Веллингтона, кто я?

Увидев потрясенное выражение лица Джо, брат Шеймус смеется – вполне искренне.

Джо Спорк понятия не имеет, какой тут может быть правильный ответ, поэтому прилагает все силы, чтобы спросить своего собеседника, чем именно он так его обидел и как может загладить вину. Увы, язык опять его подводит: он давится и плюется. Собеседник принимает это за вызов, и мгновением позже мистер Ничего Особенного снова входит в комнату, говоря, что он страшно разочарован.