Ангелотворец - Харкуэй Ник

Он обхватывает трубу ногами. Та скрипит, но выдерживает его вес, и он спускается по трубе на внешний проходной балкон другого жилого дома. Жесткая посадка на бетонный пол. Слабый запашок того, к чему лучше не принюхиваться. Двери из ДСП и граффити на стенах. Из-за угла выходит женщина с сумками и подпрыгивает от испуга, завидев Джо. (А в самом деле: как он сюда попал? Вопрос напрашивается сам собой). Он вежливо козыряет, и женщина успокаивается. Поборов желание помочь ей с сумками, он ныряет в глубину грязного коридора и подходит к двери на пожарную лестницу. Ее даже не надо взламывать: вокруг замка полотно проржавело насквозь.

Внутри пахнет иначе: хлоркой, краской из баллончика, престарелыми домашними питомцами, марихуаной и ладаном. Кладовка дворника – замок выломан, внутри пусто, дверь прикрыта. Джо выглядывает в закопченное окошко и видит прямо под собой стеклянный крытый переход, ведущий от торгового центра к железнодорожной станции.

Откуда ему все это известно? Давным-давно он составил карту этих мест у себя в голове – на черный день, когда ему, неважно по какой причине, придется проделать этот путь, не потревожив наблюдателей. Его криминальное «я» – параноидальное, оплеванное, но так до конца и не забытое – помогло ему сюда пробраться. В свое время он, подрабатывая мальчиком на побегушках, обошел весь Лондон и, сам того не замечая, заносил в память все входы-выходы. Готовился. К этому дню.

Джо резко бьет локтем по оконному засову и вышибает его. Затем лезет в окно и спускается на крышу перехода.

Стекло прогибается под его ногами, вот-вот лопнет. Джо не смотрит ни налево, ни направо, и жалеет, что не надел обувь на резиновой подошве. Кожаные подошвы промокли насквозь и скользят по стеклянной поверхности, а до земли очень далеко… Не то чтобы он туда смотрит. Джо спокойно идет вперед, не бежит. Это было бы ошибкой. Но и мешкать сейчас нельзя.

Он ступает на крышу железнодорожной станции и медленно продвигается вдоль водосточного желоба. Здесь двести шагов, он сосчитал. И вот впереди внизу уже маячит парапет монастыря. До него футов десять, однако сверху кажется, что больше, а еще узкий проход между зданиями фута в четыре шириной. Поворачивать поздно, да и слишком велик риск свернуть шею. Прежде Джо ни разу не доводилось прыгать задом наперед. Он начинает гадать, как лучше это сделать: развернуться в прыжке или как можно сильнее оттолкнуться руками… В следующий миг он уже летит по воздуху. В голове проносится: «Вот черт!», и еще он успевает подумать, что выбрал очень странный способ навестить матушку. Затем он приземляется, падает на спину, вышибая из легких весь воздух, и лежит на крыше, гадая, почему просто ей не позвонил.

Вот еще! Перед вами знаменитый верхолаз и форточник, друзья. Король стеклянных переходов. О да.

Дверь на крышу заперта на замок. То ли сюда и впрямь частенько наведываются воры-кошатники, то ли монахини просто очень щепетильны. А может, запирает эту дверь по-прежнему сестра Амалия, добрая, поразительно древняя старушка, бывшая диск-жокейка, которая, если верить Гарриет, любит на сон грядущий пропустить рюмочку и курнуть – и потому исправно выполняет свою работу, дабы ее не поручили кому-нибудь другому.

Джо входит.

* * *

Джо никогда не бывал на верхнем этаже монастыря и не знает, чего ждать. На короткий миг ему приходит в голову, что здесь таится подпольный бордель для епископов, не сумевших усмирить свою плоть. Или казино, или самогонный цех для заскучавших англикан. Потом он бросает взгляд вглубь печального коридора с зелеными стенами и понимает, что никакими непотребствами здесь, увы, не пахнет; это просто очень тихое, очень одинокое место для людей, решивших до конца своих дней созерцать божественное именно таким образом. Интересно, все ли они верующие? Вера всегда казалась Джо либо великим даром, либо великим обманом, – в зависимости от того, существует Бог или нет. Дед в разговорах нередко разносил в пух и прах так называемую «спекулятивную веру» – это когда ты без конца боишься, что Бог есть и может на тебя разозлиться. Дэниел Спорк считал, что Бог – если он существует, – прекрасно слышит наши внутренние диалоги и наверняка от них не в восторге. Лучше уж жить, как живется, говорил дед, всеми печенками уповая, что Господь сочтет твои потуги удовлетворительными. Отсюда происходили все его рассуждения о характерных свойствах и уроках, сокрытых в предметах вокруг нас. Через познание формы мира познаешь и ум Господень.

Судя по форме коридора, Господь хочет, чтобы Джо сейчас спустился на предпоследний этаж, прошел через все здание и поймал мать на пути в келью после вечерних молитв. Если поспешить, он успеет это сделать до того, как коридоры заполнятся женщинами в черных покрывалах и его незамедлительно выставят на улицу – за наличие наружных половых органов и нечистой души.

На полпути Джо едва не спотыкается о монахиню-медсестру, задремавшую на стуле у входа в лазарет; он обходит ее, как в мультиках, на цыпочках и зачем-то поджав руки – ладонями наружу – к груди. В помятой латунной табличке, на которой перечислены все добродетели святого Эдгара, он успевает разглядеть себя в позе мультяшного грабителя (ну и бред!) и робко опускает руки.

Джо входит в келью матери и садится на кровать, стараясь не замечать, что фотография Мэтью стоит в рамочке на прикроватном столике, а фото Джо валяется на полу рядом с единственным стулом. Хочется верить, что мама просто часто сидит в обнимку с портретом любимого сына, но на таком стуле не отдыхают, скорее, раскаиваются в грехах. Значит, мама оплакивает его неудачи и бесхребетность и просит у Бога прощения за то, что была плохой матерью. Неправда, думает Джо, она была чудесной матерью: любила его, опекала и воспитывала, пела ему, помогала делать уроки и в спорных ситуациях всегда занимала его сторону. Лишь много позже, променяв гангстера на божество, она начала от него ускользать.

В детстве случались дни – возможно, таких дней бывало даже больше, чем иных, – когда общение с мамой помогало ему восстановить силы. Они гуляли вдвоем, его маленькая ладонь в ее большой ладони, холодный металлический ремешок ее часиков шуршал по его рукаву, и он чувствовал себя батарейкой, которую воткнули в гигантскую зарядную станцию: тепло и уверенность наполняли его до краев. Полчаса разглядывания воздушных змеев, собак и просто бесцельного шатания по городу в компании Гарриет позволяли ему пережить несколько дней будоражащего, наэлектризованного отцовского присутствия. Работало это и в обратную сторону: рядом с сыном Гарриет чувствовала себя уверенней. Мышцы ее лица расслаблялись; она сбрасывала маску роковой кокетки и разрешала себе побыть доброй, мягкой и счастливой.

Ее счастье угасало почти синхронно с изменениями в размерах их ладоней относительно друг друга. Когда ладонь Джо сперва сравнялась с маминой, а затем и превзошла ее, они стали все реже стремиться к этому инвертированному контакту, напоминавшему им обоим о стремительном беге времени. Юноша не хотел, чтобы его считали маменькиным сынком, а Гарриет сперва печалилась, что у нее такой взрослый сын, а потом пришло столько нежеланных воспоминаний, что прикосновения сильного молодого мужчины, так похожего на ее покойного супруга в расцвете лет, стали невыносимы. К тому времени, когда Гарриет случайно обнаружила Бога в замызганной часовенке аэропорта «Хитроу», общение стало тяготить и мать, и сына. Не потому, что было им неприятно, а потому, что оно истощало те силы, которые раньше умело восполнять. Они редко созванивались, встречались еще реже и при встречах старались не прикасаться друг к другу. Затем Гарриет стала сестрой Гарриет и заявила, что отказ от мирской жизни не позволяет ей видеться с Джо чаще, чем раз в полгода. Трудно было сказать, что именно подразумевало это заявление: увеличилось расстояние между ними или все же сократилось?

И вот мама снова рядом. Когда он был мальчиком, она возвышалась над ним, а его пижамные брюки были ей как шорты-бермуды. Теперь он смотрит на нее сверху вниз; она так худа, что поместилась бы целиком в одну его брючину, и ее голова с зачесанными назад волосами едва достает ему до груди.