Ангелотворец - Харкуэй Ник

– Дальше, – тихо произносит Мерсер, прежде чем Джо успевает спросить, удалось ли им извлечь из услышанного нечто ценное.

Следующую пластинку выбирает Полли. Теперь в голосе Фрэнки звучит не безучастная меланхолия, а боль и ужас.

Они все мертвы, и их убила я! Я – убийца! Да. И не надо говорить, что в случившемся нет моей вины. Я создала эту машину, пусть руководствуясь самыми благими намерениями. Я хотела всех нас спасти! Но я ошиблась, Дэниел, что-то упустила. Поезд остановился в Уиститиэле, и все умерли. Нет, их участь страшнее смерти. Понятия не имею, почему я до сих пор жива, но это так, и Эди уже приезжала, пыталась меня вызволить.

Хочется верить, что это его происки. Сим Сим Цянь, чудовище из моих давних кошмаров, явился сюда и принялся ломать мои машины, жать без разбора все кнопки подряд. Но его здесь не было, Дэниел. Это устроила я. Я убила множество людей, и теперь мой проект закроют, а Постигатель так и не будет завершен – если, конечно, я не найду способ сделать это в одиночку.

Я не хочу быть одна, Дэниел. Посылаю тебе некую вещицу. Ты должен хорошенько ее спрятать, ибо это – смерть. Смерть, от которой до моего появления никто на свете еще не умирал. Смерть от осознания предрешенности, от кристаллизации мысли, от неизбежности. Я погубила души этих людей, а тела оставила жить. За всю историю человечества никто и никогда не был мертвее, чем они.

Я – величайший злодей в истории мира.

Дальше – рыдания, до самого конца записи.

Мерсер с некоторой неохотой переворачивает пластинку. Трщ, щелк. Фззщ, брызг. Трщщ, щелк. После неистового ужаса только что прозвучавшего признания эти звуки даже успокаивают. Послушав еще немного треск пустой пластинки, Мерсер вытаскивает из конверта и ставит третью. Голос Фрэнки стал старше, и, к счастью, ужаса в нем больше нет, однако его сменило глубочайшее сожаление – горе, которое усохло и сморщилось, но будет живо всегда.

Сознаюсь, я считала тебя идиотом, Дэниел. Знаю, ты не давал мне для этого повода, просто я – нетерпеливая старая карга. Увы, от себя не убежишь, я такая, какая есть, – и какой меня сделала жизнь. Стараюсь быть лучше.

Ты был прав. Машина получилась слишком мощной – я создала ее такой, чтобы поле могло покрыть большое расстояние, однако мозг человека не в состоянии справиться с такой нагрузкой.

Пауза.

Теперь я знаю, как это исправить. Вернее, я это поняла сразу, как все началось, но было поздно. Ключ – в ретрансляции. Нужно создать огромную сеть передатчиков слабой мощности, чтобы сигнал получился мягкий и тем не менее покрыл весь мир.

Помнишь, как мы занимались любовью в поле за домом моей матери? Пчела ужалила тебя в зад, и ты оплакал ее гибель. Пчелы – тоже божьи твари, сказал ты, но защищаться почти не способны – одно жало не в счет, – и обижать их нехорошо. И потому почти все мировые культуры почитают пчелу, а осу презирают.

Создай для меня пчелу, Дэниел. Одну-единственную. Сделай для меня великолепную пчелу, которую люди полюбят, и я сотворю нечто чудесное. Пчелы понесут мою правду по всему миру и объединят человечество.

Пусть она будет восхитительна, Дэниел. Дика и прекрасна. И пусть то, что я делаю сейчас, окажется не просто машиной, но подлинным чудом.

Полли Крейдл расплывается в улыбке, Джо тоже. Мерсер угрюмо глядит на обоих.

– Что? – вопрошает он. – Только не говорите, что вас тронула их любовь, побеждающая время. Иначе меня стошнит.

– Нет, – отзывается Полли. – Я только подумала, что, может, все не так уж плохо. Пчелы. Постигатель. Может, на наших глазах происходит нечто прекрасное. Надо только подождать.

Джо кивает. Мерсер – нет. Он открывает рот, чтобы возразить, когда почти одновременно происходит три события, и он вынужден отложить на потом то, что собирался сказать.

Сперва приходит одна из Бетани, которая все это время отсутствовала, и протягивает Полли Крейдл тонкую папку. Та хмурится и в раскрытом виде кладет ее на стол.

Взору собравшихся предстают две свежие копии старых фотопортретов – скорее всего, взятых из газет или журналов: на одном восхитительный киношный красавец с высоким лбом непринужденно улыбается в камеру, а на другом его старший брат, мрачный, с посеребренными сединой волосами, хмуро сверлит фотографа взглядом из-под капюшона плаща.

– Сим Сим Цянь, – поясняет Полли Крейдл. – По прозвищу Опиумный Хан. Эдакий Иди Амин с налетом Лекса Лютора. На втором фото – брат Шеймус из ордена Джона-Творца. Снимок сделан до того, как рескианцы начали носить покрывала.

Да. Это один и тот же человек, сомнений нет. Но Шеймус не мог дожить до наших дней. Вероятно, это сын, решивший пойти по стопам отца.

Вот уж кому точно не повезло с папашей.

И тут же: значит ли это, что Опиумный Хан исправился? Или, наоборот, правительство Великобритании испортилось?

Впрочем, этот вопрос имело смысл задавать два-три года тому назад, никто в здравом уме больше не верит в добродетельность властей.

Ровно в тот миг, когда Джо собирается сказать это вслух, происходят второе и третье события, и мир меняется.

Первое событие беззвучно и невидимо; абсолютно незримый со стороны взрыв происходит исключительно в голове Джошуа Джозефа Спорка. Второе – у всех на виду и примерно в трех с половиной футах над землей. Причем происходят они почти одномоментно, из-за чего странный беззвучный взрыв в голове Джо ускользает от внимания Полли Крейдл, которая в противном случае сразу сообразила бы, что стряслось.

Между двумя пластинками (первая внаглую выдает себя за запись с выступления оркестра Дюка Эллингтона, вторая заделалась студийным альбомом квартета Эдди Локджоу Дэвиса) зажат тонкий лист блестящей конторской бумаги, разделенный пополам единственной красной чертой. На нем нет ни чеки, ни таймера, ни насечек, как у ананаса, благодаря которым оболочка после взрыва превращается в шрапнель. Она вообще не имеет никакого сходства с ручной гранатой – и в то же время фатально разрывается.

Новый Джо Спорк, возникший на месте старого, недоумевают, почему все так спокойны. А потом до него доходит. Просто никто из них не знал Мэтью и Дэниела лично, не видел их бесконечных перепалок и потому не догадывается, что означают эти столбики чисел.

Здесь, среди тайн Дэниеловой лже-коллекции, скрывается то, что дедушка решил утаить от мира. То, с чем он не смог смириться? Или то, что он понимал и берег, что приносило ему хотя бы слабое утешение?

Если Джо верно толкует числа, записанные небрежным почерком Мэтью (а он, конечно, толкует верно, не зря на протяжении десяти лет боролся с этим отбойным течением), то великолепная часовая лавка Дэниела Спорка, его уникальное ненаглядное детище, последний оплот ремесленничества в современном мире одноразовых вещей и повального консьюмеризма, всегда была убыточным бизнесом. Она не приносила никакого дохода. Лишь регулярные денежные вливания со стороны Мэтью, если верить этим поспешным каракулям, позволяли деду сводить концы с концами. Причем Мэтью изо всех сил старался хранить эти переводы в тайне, в первую очередь от родного отца, чтобы Дэниел мог и дальше со спокойной душой идти по прямой дорожке и высмеивать деяния сына.

Мэтью-гангстер, Мэтью-лжец, Мэтью-вор начал преступную карьеру с единственной целью: спасти Дэниела от разорения. И продержал его на плаву до самого конца.

Джо все еще смотрит на этот листок, сотрясший основы его мироздания, на это возмутительное вмешательство в его мир другой цивилизации, где все обстоит совершенно иначе, когда до его слуха смутно доносится зов Мерсера, и третье событие в очередной раз переворачивает с ног на голову его мир.

– Эй, соня!

Джо оборачивается. Мерсер швыряет ему пчелу.

– Она потеплела!

Джо тянет руку (ловец из него всегда был неважный, зато он отлично пинался) и промахивается. Машинально ныряет за пчелой, чтобы не дать ей удариться об пол, и промахивается снова.