Пьяная Россия. Том первый - Элеонора Кременская

Егор работал дворником в своем собственном дворе и мотался по редакциям, изводя всех своими стихами. Он засылал их тоннами в редакции журналов и газет Москвы и Петербурга. И когда его печатали, а происходило это крайне редко, он носился по всему Ярославлю и хвастался, его просили проставляться и он проставлялся, тратя последние деньги на водку, угощая бессовестных просителей. Сам пил много и абсолютно не пьянел, а только валился посреди пьянки, будто мертвый, на утро же опохмелялся, и как ни в чем не бывало, жил дальше.

Друзья его жалели, многие газеты Ярославля из сострадания к безумному поэту печатали его неважные стихи… Но вернемся к нашему дню рождения.

Егор допил бутылку и поднял взгляд на развеселившихся гостей. Танцы уже закончились, Славка взял гитару, заиграл, а гости запели. Егор прислушался, что-то в стихах песни показалось ему знакомым. Твердой рукой остановил гитару. Встал, картинно поклонился и громко, безо всякого предисловия принялся читать тот же самый стих про толстых девок и про зады, отражающиеся в прозрачных лужах. Народ взревел, что достал уже. Егор холодно поинтересовался, чем достал? Ему ответили, что этим же стихотворением. На что Егор спокойно возразил, что читает свое замечательное стихотворение впервые и как же он тогда мог кого-нибудь достать? Народ насмешливо расхохотался ему в лицо, и Егор, оскорбленный сел на свое место. Из сумки достал третью бутылку водки, ее проводили изумленными взглядами. Правда, никто не знал предела в выпивке Егора, но третья бутылка – это уже слишком, надо быть каким-то монстром, чтобы за один вечер выпить еще и третью бутылку, тогда как многим вполне хватает и пол-литра. Между тем, Егор невозмутимо откупорил водку и прямо из горла сделал порядочный глоток, закусил остатком пельменей. Скоро про него опять подзабыли. Многие танцевали, пели, просто болтали. Егор пил и ел в глубоком одиночестве. Внезапно, он встал, вышел на почти свободное пространство комнаты, вскинул голову кверху и решительно начал читать стих про толстых девок. Гости мужского пола взревели, схватили Егора на руки, вынесли из комнаты прочь, вниз по лестнице, поставили на асфальт, и, пригрозив напоследок кулачной расправой, если он вернется, ушли, громко хлопнув дверьми. Егор постоял, постоял, сунул руки в карманы и пошел по улице прочь от дома Крапивина, глубоко оскорбленный в своих чувствах. На следующее утро, проспавшись у себя в квартире, до которой он каким-то чудом добрался без происшествий, приперся в редакцию одной газеты, сунул редактору листок со стихотворением, заявив, что это его новое произведение. Редактор немедленно убежал и долго хохотал, запершись в туалете. Та же реакция ожидала Егора и в другой редакции. В третьей Егора заставили прочитать этот стих, ставший просто знаменитым среди журналистских кругов Ярославля. Ничего не понимающий Егор читал и был изумлен аплодисментами благодарных слушателей, которые спрашивали его с участием даже не о стихе, а о том, почему же он ходит в гости со своими пельменями, майонезом, кетчупом и водкой?.. На что Егор не смог дать достойного объяснения, так как не помнил о своем походе на день рождения в гости к Славке Крапивину, он уже, оказывается, тогда был порядочно пьян…

Йося

Часто, за бутылкой водки один довольно честный малый по имени Гарик любил вспоминать своего друга, Йосю.

Жил Йося неподалеку от Гарика и славился своими странностями. Обитал он в маленькой и захламленной квартирке, спал на кипах книг, на которые бросал старый матрац. На все вопросы постоянно твердил, что вот скоро получит новую квартиру, а эта так себе… Дома у него почти никто не бывал, а если кто и заходил нечаянно, потом жалел о потерянном времени и вспоминал дискомфорт, что испытал. Зато Йося у всех своих многочисленных знакомых и завтракал, и обедал, и ужинал по многу раз. А, если у кого, не дай Бог, приключалось горе, Йося просто прописывался на жилплощади у бедолаги. Он всегда довольно искренне имитировал сочувствие и делал вид, что живет чужими заботами. Он, как пиявка, все лез и лез к людям, и те просто не знали, как от него избавиться.

Однако поручения выполнял неукоснительно, и все подарки передавал, не забывая при этом угоститься за чужой счет. Постепенно к нему привыкали и уже праздники не мыслили без Йоси, даже дни рождения своих детей не справляли без привычного всем еврея.

И вечно он входил в общество с прибауточками, с шуточками, с улыбкой на полных губах. Все праздники знал и непременно поздравлял верующего с днем какого-нибудь Святого, а атеиста ободрял по поводу погоды. И, если дождь, говорил, что скоро выглянет солнце и, если зима, мечтал вслух о весне и, если весна, желал урожайного лета…

Но при всем при этом Йося был запойным и изредка пропадал из вида, выпадал, так сказать, из ритма жизни многих своих знакомых. Вот в один из таких месяцев исчезновения Йоси, Гарик решил проведать друга…

Приоткрытая дверь в квартиру висела на одной петле. К Йосе едва можно было пробраться через захламленный коридорчик. На кухне, за облупившимся столом, уронив голову в тарелку с макаронами, храпела неизвестная пьянь. На полу – грязь. На газовой плите – почернелые страшные сковородки с засохшим чем-то неопределенного цвета. В комнате – вытертый чуть не до дыр пол, расшатанный стол завален пустыми бутылками, грязными газетами и скелетами вобл. У стены – широченный просиженный матрац с засаленными подушками, под матрацем кипы старых книг; на окнах, на полу, на тумбочке со старым телевизором – окурки и пепел… И сам Йося, едва придя в себя от пьянства, сидел в продранных спортивных штанах, в рваной майке, в шлепках на босу ногу, сидел безобразный и тупой, и ничегошеньки не понимающий на таком же негодном и никому не нужном стуле.

– Гарик, мне бы чаю! – жалобно проскрипел он.

Гарик налил воды в чайник, зажег конфорку и, морщась от брезгливости, скинул страшные сковородки в раковину. Храпевшая за столом пьянь пошевелилась, но не проснулась.

Гарик сходил в свой дом за моющими средствами, за своим чаем, потому что у Йоси ничего не оказалось. Пришлось Гарику захватить также и сахар. Потом он прибирался у Йоси долго, наверное, весь оставшийся день. Пьянь на кухне разбудил и вытолкал вон, не стоило и рук марать.

Йося блаженно пил крепкий чай. Он всегда после запоев отпивался чаем. Гарик бесцеремонно отобрал у него кружку и потащил Йосю мыться в хрустально-чистую ванну. Потом Йося одетый в чистое белье своего друга, сидел в отмытой кухне, опять пил чай и кивал, соглашался с доводами Гарика, что да, пить он не умеет, раз запойный, за своим жилищем не следит; привечает всякую шантрапу и, вообще, почему входная дверь висит на одной петле?..

Вместе они пришли к выводу, что пить горькую не надо бы, а надо как-то по-другому, что ли жить, но вот как жить по-другому они не знали и надолго задумались над этим трудным вопросом, сидя за горячим чаем в чистой квартирке с починенной входной дверью.

Любимчик

Вася Азов или Ася торопливо вбежал в квартиру, прикрыл за собой дверь и на цыпочках пробежал к окну, где неподвижно висели тяжелые пыльные шторы темного неопределенного цвета. Шторам было сто лет в обед. Они почти никогда не раздвигались, а все висели, заслоняя доступ солнечным лучам.

На лестнице послышались шаги. И вскоре в приоткрытую дверь вошла жена Аси. Она, женщина тучная, передвигалась медленно и часто принуждена была останавливаться, чтобы отдышаться. Жену Ася горячо любил и обзывал ее ласковым котенком. В этом ему еще помогало то обстоятельство, что звали жену Катей.

Ася не дышал в своем укрытии и только боялся, что его выдаст кот. Но кот не любопытничал, а лежал лениво и сонно жмурился с дивана на Катю, зная, что она минут пять как будет стаскивать с ног туфли и еще столько, же надевать домашние тапочки.

Кот, ярко-насыщенного рыжего цвета, как говорят в народе, такой рыжий – на счастье, чувствовал себя совершенным хозяином в квартире. Он преданно любил Катю и терпел Асю. Кота называли Толстым или Толстой, смотря по его поступкам.

Толстый, с самого младенчества невзлюбил Асю. Катю он боготворил и постоянно старался быть рядом с нею. Спал исключительно рядышком с ее теплым боком.

Готовила ли она, он тут же забирался на высокий холодильник, чтобы оттуда глядеть и глядеть влюбленными глазами на хозяйку.

Стирала ли она, кот тут же просовывал лапу в щель приоткрытой двери, пролезал и привычно вспрыгивал на скользкий край ванны. Балансируя, Толстый пробирался на угол ванны и усаживался следить за ловкими движениями Кати, переворачивающей и жамкающей белье. Иногда, впрочем, его привлекали красочные пузыри возникающие от стирального порошка и он свешивался вниз, теряя всякое представление о грозящей ему опасности, забывался и летел в мыльную воду. Катя, выловив его, возмущенного, хватала и крепко прижимая лапы, чтобы не царапался, быстро обмывала под краном теплой воды, а потом, высушив старым полотенцем, отпускала на волю. Но когда приходило время стирать, кот опять лез на край ванны, позабыв о полученном им уроке.