Пьяная Россия. Том первый - Элеонора Кременская

Скоро, очень скоро кушать стало нечего. Знакомец начал злиться. Пьяницы ведь не любят опекать, они хотят, всегда хотят, чтобы их опекали. И пришлось голодным, морально усталым нетопырям собирать вещички. Знакомец ненавидящим взором следил за их сборами, чтобы они побыстрее убрались, придумал и обвинил их в воровстве денег. Дескать, украли у него заначку, вот была же заначка! Эх, под начинающимся снегопадом, убитые духом, без копейки в кармане и в чужом городе, нетопыри добрались до вокзала. Что и говорить, пришлось им весьма бегом побегать от кондукторов и контролеров. Пришлось поежиться от холода на вокзалах и станциях, в ожидании еще и еще одной электрички. Пришлось в привокзальных кафешках подбирать со столов объедки, тем и питались. Наконец, добрались до родного Кирово-Чепецка, до родных и были куда как рады отработать долг, хоть двадцать долгов, только бы больше не мытариться, чуть ведь не пропали. Оба бросили пить, и повели себя, как люди, даже народили себе ребятеночка, стали хорошими родителями и так далее… А знакомец-то, знакомец, после написал им письмо ругательное, все тоже, обокрали, возвращайте заначку, сволочи!..

Чин-благочин

В распахнутые окна дома тянуло из соседних садов запахом сирени. От росистой травы поднимался кверху дух свежести. И все утро будто умылось, глядело весело. Куда-то спешили редкие облачка. Небо голубело, высоко-высоко, под самыми облаками заливался счастливый жаворонок, множество птичек вторило ему беспрестанным чириканьем.

– Мама, – вбежал в дом босой худенький мальчик, – папа нашелся. Он в будке у Трезора спит.

По ступеням крыльца торопясь застучали сразу несколько десятков пяток. Вся родня собралась у собачьей будки, где спал глава семейства.

Он был отвратителен, как бывает, отвратительна грязная свинья извалявшаяся в свежей куче навоза.

Отец Алексий, а именно так величали главу семьи, не спал. Наглыми глазами вора он ощупывал каждого родственника и цедил с ненавистью в голосе:

– Чего уставились? Давно попа не видели?

Матушка всплеснула руками и распорядилась срочно затопить баньку.

Два ее брата и дед подняли отца Алексия, когда банька была готова, а бабушка причитая, словно над покойником подалась вслед, неся на вытянутых руках чистую одежду и большое махровое полотенце.

Отец Алексий не сопротивлялся. В бане он пару раз упал, пару раз уснул, пару раз забывшись, спел на тарабарском языке нечто невразумительное. Но, в конце концов, протрезвел и, выпив целый ковш кваса «воскрес» к жизни.

Во дворе, под двумя сиренями был накрыт к завтраку стол. Помолившись, отец Алексий благословил еду и уселся во главе стола. Матушка, строгая, осунувшаяся от бессонной и беспокойной ночи, с черными кругами под глазами, только своим иконописным обликом, как известно имеющим в виду христовых страдальцев вдохновила отца Алексия на речь.

Громогласно, минут десять он вещал о вреде пьянства так, будто это не он, а вся его родня, включая маленького сына и двух дочерей-подростков напились и, забывшись тяжким опойным сном не добрались до дома, а ночевали, как последние бродяжки в собачьей будке.

Никто ему не возразил. Все родные сидели за столом, потупив взор с самым подходящим для произносимой «проповеди» видом.

Наконец, отец Алексий устал и смолк, переходя от разговоров к действию.

Он оглядел стол, придирчиво щурясь. Кроме шанег щедро насыпанных в большое блюдо углядел бутылку сладкой рябиновой настойки, которую на самогонке настаивала бабушка.

Выпив, отец Алексий с минуту осуждающе смотрел в сторону бабушки, а после проговорил, покачивая головой:

– И не введи нас во искушение…

Матушка, жена отца Алексия тут же убрала бутылку со стола. А бабушка принесла из печки, готовый, с пылу-жару омлет, приготовленный на своем, домашнем, коровьем молоке и на деревенских яйцах от кур-пеструшек.

Отец Алексий очень любил омлет. Ел он жадно, шумно прихлебывая, одобрительно кивая, вытирал лохматую бороду вышитым красными петухами вафельным полотенцем и рассказывал, как бы, между прочим, о вчерашнем дне.

По его словам выходило, что вчера приезжали дарители. Они пожертвовали бронзовой краски на царские врата. Привезли небольшой колокол на колокольню и дали миллион рублей на нужды храма.

– Где же этот миллион? – вскинулась тут матушка.

Отец Алексий на секунду запнулся, взор его затуманился, слеза скатилась по щеке и пропала, затерявшись в густых зарослях поповской бороды.

– Боже, – застонал отец Алексий, – не знаю!

Не доев завтрак, родственники бросились в церковь.

Храм, беленький с золотистым куполом и сияющим крестом стоял на горушке. Рядом с храмом высилась желтая колокольня. Забора не было, вместо забора кудрявились зеленым пухом березки. Белые памятники кладбища виднелись повсюду. Рядом с ржавым крестом чьей-то старинной могилки взволнованный отец Алексий отыскал пьянущего сторожа, вытащил у него из кармана ключи:

– Ишь, нажрался! – не преминул бросить он в сторону недвижимого, похожего на закоченевший труп, сторожа, – И куда только архиерей смотрит!

Храм был отперт, и вся родня отца Алексия рассыпалась по церкви искать деньги. Однако, после часа поисков стало ясно – нету!

Бабушка взобралась на колокольню, все прошустрила – нету!

Отец Алексий, ни секунды не сомневаясь, ворвался в сторожку, где в обыкновении неотлучно жил церковный сторож. Матушка ему вторила. Все, и немногочисленную посуду, и единственный матрац, брошенный на топчан, они переворошили. Осмотрели чердак маленькой избушки-сторожки – ничего!

Дед и двое братьев матушки ползали среди могил.

Отец Алексий плакал, в кои-то веки ему повезло и нате вам, потерял целый миллион рублей!

Убитые горем они вернулись в дом. Внезапно, маленький сын отца Алексия юркнул в будку, выгнав недовольно-ворчащего Трезора, скоро послышался его голосочек:

– Нашел, смотрите, я нашел!

Отец Алексий, дрожа от возбуждения, открыл замок толстой черной сумки. В сумке, пачка к пачке, перетянутые банковскими ленточками, лежали деньги.

Матушка поцеловала мужа в макушку. Дед пожал ему руку, а оба брата одобрительно похлопали по плечу. И только бабушка разревелась:

– Бог-то накажет!

– За что это? – удивился отец Алексий.

– Деньги на храм, а ты себе в карман! – ныла бабушка.

Дочери-подростки подпирали трясущееся от плача хлипкое тело бабушки-старушки и осуждающе, сурово глядели на отца.

– На храм? – усмехнулся отец Алексий. – Чего и подкупим, по мелкому, а нам? Нам тоже кое-что нужно: теплицу стеклянную поставить, крышу дома перекрыть, прохудилась вся, девчонкам материала на платья прикупить, малого в школу собрать. Грех не попользоваться! А ну, давайте, сочиняйте каждый свой проект!

Родня, обложившись бумагами, с бормотанием принялась писать и считать, а отец Алексий гордо выпятив грудь, прижимая к себе сумку, поглядывал поверх голов иногда, впрочем, поощряя, особенно павшую духом бабушку:

– Слышь, бабулечка, курятник твой любимый поправить надо!

– Индюшек бы завести, – робко вставила тут бабушка.

– Подкупим парочку, для развода, – уверенно кивнул отец Алексий.

– Теплую одежу на зиму, – напомнила матушка, с надеждой глядя на сумку с деньгами.

– Балку худую заменить, – вспомнил дед.

– Колодец укрепить! – хором закончили братья.

– Вот – это по-нашему, по-христиански, чин-благочин! – засмеялся отец Алексий и перекрестился. – Ну, благословясь!

Вся родня, включая и девочек-подростков, и маленького мальчика с заговорщецким видом подсела к главе семьи поближе, считать и обсуждать.

А над домом плыл, растекаясь по воздуху душистый запах сирени и переплетаясь с духом черемухи, легким ветерком проникал в открытые настежь окна и двери прихожан церкви. Конечно, люди и знать не знали о великом пожертвовании для их храма. И только сторож, очнувшийся от беспробудного сна чесал в лохматом затылке, привиделось ему или нет, что отцу Алексию подарили миллион рублей?

А поразмыслив, как следует, решил, наверняка привиделось, кто же будучи в добром здравии отдаст этакие деньжищи? Знать, привиделось. А, обнаружив беспорядок в сторожке, учиненный отцом Алексием и матушкой решил, что сам, накануне, напившись вина, разбуянился, повздорил с собою. Бывает, решил он, с одинокими людьми и не такое творится и, успокоившись, улегся на топчан, чинно благочинно, укрывшись лоскутным одеялом досыпать…

Молибога

Говорил он густым рокочущим басом, не задыхаясь, не спадая с голоса, но так длинно и монотонно, что его собеседник, в конце концов, терял к разговору всякий интерес и клевал уже носом, как, вдруг, он вскрикивал, что-то такое, вспомнив и пленник его речей вздрагивал, очухивался, моргал, напуганный, силясь понять в чем дело.