Забывший имя Луны - Екатерина Мурашова

– Какое странное имя… – странным, треснувшим голосом сказал Вадим. Я заглянула ему в лицо, но в темноте ничего не увидела. Ночные гирлянды, освещающие мосты, давали слишком мало света.

– Это имя возлюбленной Ихтиандра из романа Беляева «Человек-амфибия».

– Да, я знаю…

– Эта девочка была танцовщицей. Ее смерть на совести все того же Алекса…

– Расскажите, что знаете. Только это. Прошу вас. Больше я ни стану спрашивать ни о чем…

– И как же вы собираетесь его спасать?

– Я же уже сказала вам, гражданин Гадюкин… Играйте себе в ваши мужские игры…

– Но я могу…

– Если вы пустите за мной наружку, я гарантирую вам международный скандал.

Вадим скептически заулыбался. Впрочем, как-то через силу, как мне показалось.

– Не улыбайтесь. Мой бывший муж, отец Антонины, – гражданин Мексики, историк с мировым именем. Сейчас он в России. Я буду его повсюду таскать с собой, и если только замечу что-нибудь подозрительное, устрою публичный скандал, предварительно подговорив знакомых журналистов, а также моментально раструблю на всех углах, через все правозащитные организации, которые только есть в городе, стране и за рубежом, что все демократические преобразования в России – всего лишь ширма и прямая туфта, а на самом деле – за каждым иностранцем по прежнему таскаются сотрудники КГБ и стерегут каждый его шаг. Устанете отфыркиваться… Помните, как вы при наших прошлых встречах ратовали за диссидентов и прочих взъерошенных борцов за права человека? Так вот – вы меня убедили. Отныне я прочитаю-таки Солженицына и буду бороться с ними в одних рядах.

Вадим широко распахнул свои ошеломительно синие глаза.

«23 февраля Штирлиц надел свою старую, любимую буденовку, взял в руки красное знамя и, распевая по-русски революционные песни, пошел к рейхсканцелярии. В этот день он как никогда был близок к провалу.»

– Анджа, вы рехнулись? От переживаний на почве пропавших папок и возвращения бывшего мужа… – спросил Вадим.

– Нет конечно, я совершенно нормальна, – отмахнулась я и тут же безумно захохотала прямо ему в лицо.

«А за окном шел дождь и взвод гестапо…»

* * *

– Я знала, – заявила Ирка, судорожно скусывая с губ остатки помады. Рот ее при этом дергался и казалось, что у Ирки внезапно открылся нервный тик. – Я всегда знала, что этим кончится.

– Ты не могла всегда знать, – устало возразила я. – Никто не знал, что он вообще приедет в Россию.

– Но каков козел! – Ирка воздела руки к потолку. – Про нее я вообще ничего не говорю. Она из этих, из новых, только что вылупившихся – с ней все понятно. Хватай все, что подвернется, вот и вся философия. Но он…

– Ирка, мы с тобой – старые кошелки. Посмотри на меня внимательно…

– Ты, Анджа, – умница, красавица, женщина в самом соку, – тут же протараторила Ирка. Немного поторопилась, и потому получилось неубедительно.

– Видела бы ты Женечку. И Олега… впрочем, его-то ты как раз видела…

– Да, да, да! Загорелый мексиканский козел с рекламного плаката! – с готовностью закивала Ирка. Из-за ограниченности и простоты жизненного опыта иногда у нее получается быть афористичной.

– Все просто, Ирка, – вздохнула я. – Несмотря на Эйфелеву башню и корабли, бороздящие космическое пространство, люди в своей основе – те же обезьяны. Стареющим павианам надо поддерживать свое реноме, оно же – гормональный баланс. Если павиан успешен и высоко забрался в иерархическом плане, то у него есть и еще одна биологическая задача: рассеять свой генотип как можно шире по популяции, то есть, говоря попроще: спариться с как можно большим количеством самок и получить от них потомство со своей удачной комбинацией генов. Немолодые самки, уже практически вышедшие за пределы эффективного размножения, его при этом просто биологически не возбуждают и не интересуют. Конечно, у нас нынче тетка и в сорок пять лет может родить, но у потомка здорово возрастает шанс родиться ослабленным или вовсе уродом. Природе это надо? Закон сохранения вида. Все логично. В том числе и поведение Олега, который, этого у него не отнять, всегда был немножко павианом.

– Анджа, от тебя с ума сойти можно, – вздохнула Ирка. – Ты так спокойно об этом говоришь…

– Я биолог по образованию. Ты помнишь?

– Но люди – не павианы!

– Само собой. Но, чтобы в угоду этой человечности попереть против закона природы, нужно иметь личность такого масштаба… В общем, я бы не стала на это даже надеяться…

– И что же, нам теперь уже совсем не на что рассчитывать? – Ирка надула губы с остатками помады, диковинным образом позабыв про два своих замужества и двух детей.

– Ну почему же не на что? – великодушно возразила я. – Крепкие мужички из нарождающегося среднего класса, чуть за пятьдесят, рады будут отдохнуть на слегка подвядшей груди хорошо сохранившихся теток нашего с тобой возраста. Кроме того, на нашу долю остаются пьяницы и неудачники всех возрастов, потерпевшие поражение в борьбе за иерархию в стаде и мечтающие о материнской ласке, или, как сказал бы психолог Станислав Гроф, о комфорте материнской утробы. Они хотят, чтобы им кто-то все время объяснял, что они еще очень даже ничего, и кто-то другой виноват в том, что с ними случилось или не случилось, так неблагоприятно сложились обстоятельства и т.д. и т.п….

Тут я наконец заметила, что Ирка кусает губы уже совсем с другим выражением, и с некоторым опозданием поняла, что, желая утешить, я была просто вопиюще бестактна. Тем более, что иркин муж Володя, которого ни с какой стороны нельзя было причислить к павианам-победителям, мне, в сущности, нравился. Если бы еще пил поменьше…

– Прости меня, Ирка… – смущенно пробормотала я. – Я – дура. И теории у меня дурацкие.

Ирка махнула рукой, – пустое! – по пути незаметно утерла глаза, и спросила:

– Ты сказала ему? Вышвырнула из своего дома?

– Зачем? – я пожала плечами. – Он и так скоро уедет. К тому же он нам с Ленкой пока нужен. Мы надеемся с его помощью провернуть одно дело…

* * *

Без особенных проблем Ленка отыскала по своим каналам художников Аполлона и Маневича, а также фотографа Михаила Озерова.

Маневич и Аполлон дружно выразили обеспокоенность кешкиной судьбой, уверили, что ни разу не видели его после расселения сквота и изъявили готовность принять любое посильное участие в поисках. Мишель закатил томные глаза, долго ахал, рассказывал, какой Кешка типаж, и как на его лице отражаются все страсти зверя и юного Вертера одновременно, но в конечном итоге оказался, как ни странно, более конструктивен. Принес несколько фотографий Кешки периода сквота и отдал Ленке. На Олега и Антонину фотографии Мишеля произвели огромное впечатление.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});