Держава (том второй) - Валерий Кормилицын

Не отдыхая с дороги, император принял парад пехотного полка, раздал части солдат иконки, и благословил их на битву с врагом.

В среду 25 августа, император принимал большое число посетителей.

Дежурным адьютантом страдал в этот день Рубанов.

«Такой приятный тёплый день, а государь надумал устроить приём. Лучше бы на яхте соблаговолил покататься или на байдарке поплавать…. Да поохотиться в конце концов… Ещё Мирский этот явился… Терпеть его не могу.

Вскоре от барона Фредерикса узнал, что государь прочит князя на должность министра внутренних дел.

«Какой из этого либерала министр? Сейчас Дурново ведомством управляет, его бы и оставил государь… А этот, помню, у Сипягина, Царствие ему Небесное, товарищем министра был… Начальника и не уберёг. Теперь императору напрямую подчиняться станет. Значит и Его не убережёт… Прости Господи. Типун мне на язык. Раскаркался как ворон в парке. И молод он ещё. Недавно 47 исполнилось. Или я постарел… В следующем месяце 61 год будет.

После приёма, Рубанова пригласили на семейное чаепитие.

В 14 часов состоялось совещание о предстоящем плавании эскадры Рожественского на выручку Порт—Артура.

Затем отдыхали. Потом вместе с царём Рубанов удостоился чести поглядеть на малютку Алексея.

После — обед, и, наконец, вечерний отдых.

«В отставку пора, — первый раз задумался о будущем Максим Акимович. — В госсоветовские старцы. Даже на войну император не отпускает. Говорит, и здесь враги появиться могут… Дедом, скорее всего, считает. Хотя Линевич на десяток лет старше».

На следующий день император подписал Высочайший указ о назначении Мирского.

— Ступайте, Марию Фёдоровну порадуйте, — дал ему первое поручение.

После этого, без ленивого дедушки Рубанова, отправился в Кронштадт проинспектировать выстроенный на рейде флот.

До вечера государь успел посетить 6 броненосцев, 2 крейсера и транспорт «Камчатка», оборудованный для нужд эскадры в дальнем походе.

«Рубанов бы на пятом броненосце сник и в море свалился, — с лёгкой ироний вспомнил своего генерал–адьютанта. — Стареет, батенька, стареет», — пожалел его.

Вечером, весьма довольный активно проведённым днём, император вернулся в Петергоф.

На следующий день опять поездка. Провожал на Дальний Восток кавалерийский полк.

Вечером 29 августа, записал в дневнике: «Воскресенье. Поехали к обедне с детьми в 9 ¾, т. к. после неё отправился с мама и Мишей на «Царевну». Сейчас же снялись и пошли к Кронштадту. Завтракали на пути. Пройдя входные бочки, увидели 2‑ю эскадру Тихого океана под флагом Рожественского, уходящую в Ревель. Нагнали её, пройдя серединою обеих колонн. Поравнявшись с головными судами, подняли штандарт Мама, и вся эскадра произвела салют. Очень торжественная и красивая картина. Прибавив ходу, вышли из строя эскадры и повернули назад. Это было на высоте Красной Горки. Приближаясь к Кронштадту, встретили эскадру под флагом Берилёва, составленную из судов учебных отрядов, и тоже выходившую в море. Пришли на Петергофский рейд. Пили чай и пережидали ливень».

В подобном темпе проходили и последующие дни…

«8‑го сентября. Среда. В 11 часов поехали к обедне с детьми, — записал в дневнике император. — Завтракали одни. Аликс и я были очень обеспокоены кровотечением у маленького Алексея, которое продолжалось с перерывами до вечера из пуповины. Пришлось выписать Коровина и хирурга Фёдорова; около 7 часов они наложили повязку. Маленький был удивительно спокоен и весел! Как тяжело переживать такие минуты беспокойства».

Он не знал, да и не мог, к своему счастью знать, что минуты беспокойства постепенно перерастут в дни, а потом и недели, и так всю последующую жизнь…

«Вот она, красная материя, что дала матушка Параскева во время прославления Серафима Саровского, и отчего Аликс чуть не потеряла тогда сознание, а сейчас благополучно забыла», — аккуратно закрыл дневник Николай.

____________________________________________

Порадовав своим назначением Марию Фёдоровну, бывший Виленский генерал–губернатор Пётр Дмитриевич Святопол—Мирский следом порадовал и сотрудников Плеве, тут же уволив его ближайших помощников: товарищей министра Стишинского и Зиновьева, а также командира корпуса жандармов фон Вааля и директора Департамента общих дел Штюрмера.

16 сентября, при вступлении в должность министра, Мирский, по отзывам газет, произнёс прогрессивную речь, в которой подчеркнул, что плодотворность правительственного труда основана на искренне благожелательном и истинно доверчивом отношении к общественным и сословным учреждениям, и к населению вообще. Лишь при этих условиях работы можно получить взаимное доверие, без которого невозможно ожидать крепкого успеха в деле устроения государства.

Слова эти произвели в России настоящую сенсацию.

Либеральные газеты засюсюкали, что наступила «эпоха доверия», и «весна русской жизни». «Шаг вперёд… впервые за сто лет», — выспренне выразилось «Новое время». «Поистине, струя свежего воздуха».

Земские управы присылали новому министру приветственные адреса.

Подсуетились и революционные партии. Эсеры, большевики и бундовцы активно развивали агитацию в стране и в армии, печатая статьи, листовки и прокламации следующего содержания:

«Всякая ваша победа грозит России бедствием укрепления порядка», писал партийный орган эсеров в воззвании к офицерам русской армии, «всякое поражение приближает час избавления. Что же удивительного, если русские радуются успехам вашего противника».

Но Абрама Гоца, Гершуни, Ицхака, Хаима, Бобинчика—Рабиновича или делегата Первого и Второго Съездов РСДРП Вольфа Арона Иосифовича к русским отнести весьма сложно… И можно только гипотетически.

Но пропаганду среди коренного русского православного населения они вели просто бешеную. На что не жалело денег международное закулисье, во главе которого стоял богатейший человек мира, глава гигантского банкирского дома «Кюн, Лоэб энд Компании» Яков Шифф.

Его компания разместила японский военный заём, поддержав микадо финансами, и делая вполне возможной победу Японии над Россией.

В займах для России он отказал, и использовал своё огромное влияние, чтобы удержать и другие банки от размещения русских займов, в то же время, оказывая щёдрую поддержку группам самообороны российских евреев.

И не только им.

Приличные суммы получал окопавшийся в Стокгольме японский военный атташе Мотодзиро Акаши.

Теперь его главной задачей стало финансирование российских революционных партий.

Ближайшим его помощником заделался Кони Целлиакус. Один из руководителей Финляндской партии активного сопротивления,

В августе 1904 года, находясь в Амстердаме, на обеде с руководителями партии социалистов–революционеров, в присутствии Азефа, Брешко—Брешковской, Чернова, и представителя Бунда Капельзона, изложил свой план действий. Вернее, ни столько свой, сколько полковника Акаши, заверив собравшихся, что если понадобится оружие, то финляндцы берутся достать его в любом количестве.

В помощь революционерам и либералам Мирский приказал вернуть из ссылки неблагонадёжных лиц, подвергшихся репрессиям при Плеве.

Дабы подчеркнуть своё несочувствие, и даже брезгливость репрессивным мерам, особым указом от 22 сентября, отделил от себя всякую полицейскую работу, возложив её на командира Отдельного корпуса жандармов Рыдзевского, коего Николай и планировал поставить на место Плеве, да не решился огорчить мама.

____________________________________________

В тот же самый день, когда министр внутренних дел, принимая чиновников своего ведомства, произносил перед ними и приглашёнными репортёрами, слова о «доверии», Куропаткин, перекрестясь, как отметил в своём дневнике, подписал диспозицию для перехода в наступление.

19 сентября вышел приказ по армии: «Настало желанное и давно ожидаемое время идти вперёд навстречу врагу», говорилось в нём.

Алексей Николаевич хотя и поздно, но понял, что армия вдохновлялась идеей наступления, но гнал от себя мысли, что его тактика постоянного отхода для «накопления» сил, разлагала моральный дух армии, делая её небоеспособной.

Особенно убедило его в этом отступление от Ляояна и молчаливый протест в ответ на его приветствие известного в Маньчжурской армии 11‑го стрелкового полка.

Он воочию увидел, что воодушевление армии сведено на нет, и вместо него преобладает раздражение и безразличие.

Поэтому, безо всякого давления со стороны Алексеева, Куропаткин принял решение о наступлении.

К тому же он знал, что главнокомандующий подал ходатайство об отзыве с занимаемого им поста, и Высочайший указ, как донесли доброжелатели из Петербурга, уже подписан.

Полковник Яблочкин, вызвав офицеров, зачитал копию приказа за подписью Куропаткина.

Оглядев после совещания листок с подписью «Кур», офицеры решили обмыть долгожданное событие ханшином — молебен и святая вода, это потом.