Держава (том второй) - Валерий Кормилицын

— Ну-у, если выйти на дологу, и пойти дальсе–дальсе–дальсе, мимо кумильни.., налево и опять дальсе–дальсе–дальсе…

Не дослушав, Рубанов протянул ему червонец и показал два пальца, подтвердив жест словами: — Две бутылки ханшина. Сдача тебе, — поглядел, как испарился санитар.

— Знаю этих китайцев, — закурил Игнатьев. — Если бы он здесь не работал, ни в жисть бы не пришёл… И пока от них ответа добьёшься, устанешь ждать. Отвечают с напускной наивностью, прикрывающей, по обычаям востока, нежелание дать ясный ответ. Своя культура у людей.

— Что ты сказал, я тоже не совсем понял, — закурил Дубасов. — Как говорит о Китае доктор: «Страна утреннего спокойствия». — А тут душа с утра горит… Какое, к чёрту, спокойствие? Это от раны в бок, — просветил Рубанова. — И мадамку китайскую вчера шикарную видел, — пошпынял локтем в бок Игнатьева… Рубанов, дай–ка нам в долг стольничек…

— А в чём ты меня догоняешь? — задымил «Белым генералом» Скобелевым» Аким. — Отвечай без экивоков. Как честный, страдающий от раны офицер, а не как восточная жёлтая личность…

— В наградах, — гордо выпустил приличное облако дыма, в котором сумел бы замаскироваться взвод 145‑го Новочеркасского полка. — Ну–ка геть отсюда, дизентерики вонючие, — отвлёкся от дальнейшего ответа Дубасов, отогнав две усатые, худые, бледные тени в больничных одеяниях, поспешивших в дощатое заведение у забора. — От этих доходяг подальше держаться следует. Отведали чего–то китайского… А ведь приехали для закупки подков… Полковые лошади уже все копыта стёрли, их дожидаючись…

— По–моему ты тоже приобрёл китайскую привычку долго подходить к ответу…

— Себя–то в молодости вспомни, — огрызнулся товарищ. — А ответ таков. Я блестяще руковожу лучшей в Маньчжурской армии командой охотников. В результате героической разведки в тылу противника, заслужил клюкву на шашку и Станислава на грудь. Теперь к Анне буду стремиться, — завистливо оглядел рубановский орден на пятнистом кителе оригинальной масти. — И у Игнатьева аналогичные награды.

— Награды есть, а вот подполковника Покотилова нет, — вздохнул Игнатьев, нервно затянувшись папиросой.

— О вашей батарее вся армия говорит, — соболезнующее похлопал его по плечу Дубасов. — Хорошо, что я тебя в Дудергофском озере не утопил, — морально поддержал товарища. — Говорят, что дрались вы с беззаветной храбростью. А командир вашей 3‑ей батареи, заметив в лощине с нескошенным гаоляном японцев, приказал обстрелять их, но с закрытой позиции огонь не причинил желтолицым вреда…

— Тогда он приказал выкатить орудия на самый гребень, но японцы перебили половину прислуги, и орудия пришлось с гребня сопки убрать, — стал рассказывать Игнатьев, — закурив другую папиросу. — Но наши стрелки стали отступать под сильным ружейным огнём неприятеля. Тогда оказавшийся рядом с нами командир 6‑й восточно–сибирской стрелковой дивизии Данилов, куда меня прикомандировали, приказал выкатить на гребень хоть одно орудие… Выпало, что моё. Вот тут–то командира батареи и убило… А Данилов поразил своим спокойствием и безразличным отношением к обстрелу. Будто не пули, а мухи летали, — помахал газетой. — Я остался живой, и он. Я был за наводчика, а он подносил снаряды. Да чего–то медлил. Приходилось, временами, покрикивать, подгоняя генерала, — хохотнул граф.

— А вот тут ты врёшь, — с иронией в голосе перебил Дубасов. — Или фантазируешь, — не стал обижать товарища. — Как рыболов после рыбалки…

— Статью прочти, — протянул ему газету Игнатьев.

Китаец так и не пришёл, видимо подсчитав в китайском уме, что такое количество чохов в больнице не заработает.

Рубанов, расспросив друзей, а в основном доктора, как найти русско–китайский банк, после встречи, направился туда. Из присланного родителями письма, он узнал, что голодает и ходит в обносках, из–за потери денег в бою:

«Спасибо, нам Глеб написал о твоих страданиях… Главное, что жив и здоров, высылаем тебе телеграфный перевод, а заодно и Глебу. Говорят, что у вас там всё дорого», — написала ему мама.

«Просто Глеб мечтает поскорее долг получить, вот и хлопочет, — улыбнулся Аким, расплатившись с рикшей и входя в здание банка. — Словно в Петербурге, — подивился на зеркала, забытое электрическое освещение, чистенькие конторки, и цапнулся с отказавшимся пускать его дальше вестибюля швейцаром. — Ну что у них за привычка, никуда меня не пускать», — прошёл к кассе. Там тоже не хотели выдавать деньги, подозрительно косясь на цветовую гамму формы.

Зато на почте, куда он наведался, всё же получив крупный перевод, письма 11‑го полка отдали сразу. Там к такому виду были привычны.

На мукденском вокзале, куда зашёл узнать о дне будущего отступления, а заодно и пообедать, купил местные газеты: «Харбинский Вестник» и «Вестник Маньчжурской армии».

Столичных газет в продаже не имелось.

По дороге в полк приобрёл у китайского торговца четыре огромных медных чайника в подарок для взводов своей роты.

«А Зерендорфу с Зозулевским взял ещё ящик красного вина, с трудом договорившись с китайцем довезти его на арбе до полка.

Брата искать не стал, потому как наступал ранний маньчжурский вечер, который офицеры и солдаты провели с большой пользой: офицеры пили из стаканов красное вино, а солдаты из жестяных кружек — вкусный чай, кипячёный в прекрасных медных чайниках.

Офицеры читали газеты: «Английский майор Ричардсон, занимающийся дрессировкой собак сторожевой службы, получил приглашение от русского правительства доставить штук десять собак в Маньчжурию».

— Так что скоро часовые не понадобятся, — пришёл к выводу Зерендорф.

Солдаты читали письма: «А дядя Евлампий шлёт тебе поклон. Тётка Клавдя — тоже. Ихний племяш Гришака, надысь, брякнулся с лошади и сбедил ногу…».

— Так что не до плясок ему, — пришёл к выводу старый солдат Егорша.

____________________________________________

Император колесил по России, провожая войска в Маньчжурию.

Он тяжело пережил отступление армии от Ляояна, хотя никому об этом не говорил.

Да и с кем можно было поделиться мыслями и чувствами, если даже многие великие князья не сочувствовали ему, и ничего не делали для победы России в войне.

«Да и ближайшее окружение погрязло в закулисных интригах и доведённого до совершенства лицедейства… Особенно, этот одиозный Витте, — сидя в салон–вагоне своего поезда, размышлял Николай. — Видно обиделся, что снял с должности министра финансов, посадив на его место Коковцева… Но я назначил его на более высокий пост. Сергей Юльевич со своим гипертрофированным самомнением стал просто неуправляем. Не скрываясь, зная, что мне это будет неприятно, направо и налево доказывает, что России Маньчжурия не нужна… Его послушать, так и Владивосток нам не нужен… Да и вообще вся территория за Уралом. А вроде бы умный человек… До того уже докатился, что заявляет о желании поражения России в этой войне, о чём пишет Куропаткину… А германскому канцлеру Бюллову открыто сказал, что боится быстрых и блестящих русских успехов. Они бы сделали руководящие Санкт—Петербургские круги слишком заносчивыми… России следует испытать ещё несколько военных неудач… И это мой премьер–министр, — глядел в окошко на просторы любимой России государь. — Дворяне транжирят свои наделы… Из огромных когда–то латифундий, в их собственности осталось всего тринадцать процентов земли. В результате активно переходят в оппозицию… Лучше бы жили скромнее и по средствам… Земство идёт против меня… Российская буржуазия, капиталы которой растут словно на дрожжах, тоже не поддерживает войну. Член правления Русско–китайского банка князь Ухтомский в интервью репортёру газеты «Франк фуртер цайтунг» заявил… Не поверил бы, если сам не прочёл: «Не может быть войны менее популярной, чем настоящая. Мы абсолютно ничего не можем выиграть, принеся огромные жертвы людьми и деньгами». Но ведь это жертвы на благо государства… Государство не может строиться без жертв… Сестра моей супруги Елизавета Фёдоровна, написала Куропаткину: «В Москве войны не хотят. Её целей не понимают, воодушевления не испытывают. В верхах такое же настроение, что и в низах». Рабочие начинают бастовать. Крестьяне в некоторых деревнях отказываются помогать семьям солдат, ушедших на войну. Раньше такой гнусности не было. Война — дело святое. Кто–то же их настраивает… В Японии, наоборот, войну встретили с подъёмом. Сила Японии состоит в полном единении армии и народа. Не верю, но говорят, были случаи, когда матери убивали себя, если их сыновья по здоровью не годились для службы в армии. А наши курсистки поздравили микадо с победой…

Да ещё мама′ требует назначить министром внутренних дел этого либерала, князя Святополк—Мирского… Как она мне сказала… Дай Бог памяти… Хоть в этом Он мне не отказывает, — перекрестился, засчитав последнюю мысль богохульственной: «Я совершенно не сочувствую репрессивной политике Плеве, и с удовольствием отношусь к мягкой политике Мирского в Виленском крае, где он успешно губернаторствует».