Держава (том второй) - Валерий Кормилицын

Колодцев не было. Ручьёв тоже. Солдаты, попадав на землю, лизали чёрную жидкую грязь в найденных на поле лунках.

Глядя на этих измотанных, измождённых и во всём разуверившихся людей, в глазах которых не отражалось ничего, кроме бесконечной усталости, Рубанов понял, что бой они проиграют… А может даже, и войну.

Он с трудом поднял лежащих под палящим солнцем людей, и повёл их дальше, непонятно куда, и уже непонятно зачем.

Куроки не стал ждать, когда против него развернутся все русские силы, а сам перешёл в наступление, оттеснив передовые части 17‑го корпуса, заняв Нежинскую сопку и деревню.

Как оказалось, эта сопка являлась весьма стратегической, а её потеря нарушала всю академическую схему боя.

Вместо дальнейшего развёртывания армии, командующий все силы бросил на взятие пресловутой сопки. Больше в этот момент его ничего не интересовало, а менять диспозицию он не хотел.

Для достижения маниакальной цели, в распоряжение генерала Бильдерлинга предоставил 44 батальона, и предназначил в резерв весь 3‑й сибирский корпус.

Несмотря на то, что имелся тройной перевес, Куропаткин вдруг засомневался и отложил атаку до вечера, дабы ещё раз проутюжить высоту артиллерией.

К вечеру солдаты, у которых и так оставалось немного сил, были полностью неспособны воевать.

Да и не хотели.

Зато наступательным порывом, отбросив наконец, сомнения, воспылал командующий. Изредка это на него находило… А может даже, первый раз — стоит задуматься, коли полк не отвечает на приветствие.

Но за упущенное время обстановка в корне изменилась и, как всегда, не в нашу пользу.

Бильдерлинг отдал приказ своему лучшему командиру дивизии, что недавно ещё так рвался в бой, но тот, выдвинув какие–то ничтожные аргументы, наступать отказался.

Отлаженный армейский механизм неуклонно начинал давать сбои.

Для русской армии и вообще для русского человека, на первом месте стоит идея и душевный порыв, всё остальное — вторично.

А подъёма духа как раз–то и не было… Не было и Суворова или Скобелева, чтоб вдохновить и поднять солдат и офицеров.

В бой пошла другая, необстрелянная дивизия, которая потерпела полное поражение и в беспорядке отступила.

Виновных быстро нашли. Ими оказались никому не известные бузулукцы.

10‑й корпус Случевского каким–то образом очутился далеко позади общей линии фронта.

«Вперёд! Наступать!» — слал ему записки с вестовыми, так как телефон не работал, Куропаткин.

Корпусной вызвал амбициозного генерала Васильева, приказав тому двигаться вперёд, но получил такой словесный отпор, что решил подавать в отставку, доложив Куропаткину, что войска полностью измотаны, и наступать не имеется, ну никакой возможности.

«Да что же вчера вы просили меня бросить хоть одну дивизию вперёд?» — прислал ему записку возмущённый командующий.

«Так то было — вчера!» — получил ответ.

«Ну как с такими побеждать?» — сумрачно сидел в китайской фанзе Куропаткин, начинающий что–то понимать, и для решающего боя покинувший вагон.

Затем, с небольшой свитой поднялся на сопку, с которой оглядел море гаоляна под ногами, и горевший Ляоян на той стороне реки.

Поднеся к глазам бинокль, осмотрел языки пламени над вокзалом и пылающие склады.

Спустившись к подножию, обидчиво поджал губы, будто кроме него кто–то ещё был виноват в поражении, и по–стариковски взобрался на лошадь, двинувшись на север, к Мукдену.

— Заготовьте приказ об отходе на Мукден, и найдите виновных в проигранном сражении, — буркнул через плечо начальнику штаба.

Тот, перебрав в уме полки в корпусе Бильдерлинга, виновными назначил чембарцев.

Сражение закончилось!

Куропаткин вновь признал себя побеждённым.

Безразличные ко всему войска отступали по грязи мандаринской дороги, перемешав батальоны и полки.

Это было уже не отступление, а бегство!

Огромный поток двуколок, китайских арб и тяжёлых парковых упряжек запрудил узкую дорогу.

Пехота, как всегда, месила грязь по обочинам.

Через три дня русские войска отдохнули, восстановив физические силы, но моральные — тот самый боевой дух, пестуя который побеждал Суворов, Куропаткин восстановить не сумел, хотя осыпал бежавшую армию наградами…

Полковник Яблочкин, отчего–то пряча глаза, без приличествующих случаю слов, протянул молодым офицерам красные сафьяновые коробочки с орденами.

— Наши генералы не умеют воевать, — сидя в палатке за бутылкой ханшина, с горечью произнёс Рубанов.

Зозулевский с Зерендорфом утвердительно покивали головами.

— Кроме командующего, вторым виновником поражения, считаю генерала Бильдерлинга, а не бузулукцев с чембарцами, — мрачно разглядывал Владимира 4‑й степени Зозулевский. — Этот бы орден — да за выигранное сражение, — убрал награду в карман. — Но всё равно, господа… Мы их заслужили… Они политы нашей кровью… А потому следует с гордостью носить ордена. Пусть генерал Бильдерлинг, допустивший перед самым своим носом переправу Куроки, награду прячет, если сдури, получит её. Так что гордитесь орденами Святой Анны 3‑й степени. Ведь они — боевые! С бантом и мечами. Я Аннушку получил за восемь лет беспорочной службы в чине капитана, — указал большим пальцем на грудь с красным эмалевым крестом без мечей.

Поручики вытащили из коробочек ордена, оглядели пересекающиеся мечи на ажурном орнаменте, между сторонами креста, и прикрепили их на сиреневые кителя рядом со Станиславом.

— Ну вот, другое дело, — порадовался за молодёжь капитан. — Шашка с орденской лентой и две боевые награды на груди… Молодцы! — плеснул ядовитого напитка в стаканы. — Давайте выпьем за ЖИЗНЬ, господа, — предложил он тост.

Теперь ханшина на позициях было — хоть залейся, ибо деловой китаец с помощью родственников, мигом возвёл фанзу, назвав её «Китайское бистро».

Открытие он хотел сделать по русской традиции — молебен и освящение святой водой. Но батюшка наотрез отказался, ибо дело хоть и приятное, но не богоугодное.

Тогда, по китайскому обычаю, ознаменовал открытие взрывами хлопушек, зажжёнными фонариками и прыжками родственников, наряженных драконом.

Солдатам представление понравилось не только с художественной, но и с практической точки зрения: и чай рядом, и ханшинчик. Всё по уму и благолепно…

Дымились походные кухни. Солдаты, лёжа на травке, ужинали и пили чаёк с ханшинным прицепом.

Затем, сидя у костра, развлекались песнями под гармошку и плясками.

Перед вечерней зарёй построились, и после переклички, тысячи голосов грянули: «Боже царя храни…», — вспугнув птиц, сидевших на деревьях древних китайских рощ, и побеспокоив захороненных там императоров.

В армии, постепенно, вновь начинала крепнуть мысль о наступлении. К тому же в Мукден каждодневно приходили из России поезда с подкреплением. Теперь уже Транссибирская магистраль пропускала 13 пар поездов в сутки.

Наступили дни относительного затишья, и Рубанов отпросился у Яблочкина съездить в Мукден, навестить раненого Игнатьева, получить в банке деньги, а заодно разузнать, где находится отряд Мищенко, чтоб вернуть брату долг.

Зозулевский свою лошадку не дал, и Акиму пришлось добираться до города с артиллерийской батареей, командир коей, за рюмкой ханшина, и сообщил о ранении графа.

Игнатьев встретил его бурей восторга и, придерживая перебинтованную левую руку, потащил в соседнюю палату, где Рубанова приветствовал радостным бычьим рёвом Витька Дубасов.

После объятий, по–быстрому распили принесённый Акимом лекарственный ханшин, закусили редиской, и вышли на больничный дворик поболтать и перекурить.

Устроившись на отполированной задами несчастных раненых доске, прибитой к двум пенькам, не спеша стали делиться новостями, активно отгоняя атакующих мух.

— Догоняю тебя, каспадина енерала, — передразнил проходящего мимо санитара–китайца Дубасов. — Ходя, иди сюда, — подозвал его. — Вот тебе деньги, — глянул на Рубанова. — У нас в больничных костюмах чохов «ноу». Это я англичанина Иванова вспомнил.

— Причём тут Чехов?

— Не Чехов, а чохов. Китайские монетки. Тонкий такой металлический кружочек с наш двухкопеечник, только с квадратной прорезью в центре.

— Чохи моя не белу-у, — встал в позу китайский санитар в изжёванном белом халате на синем костюме, уразумев, что ему хотят дать какое–то задание.

У русских их два: позвать проститутку или принести выпить.

— А чего же ты берёшь? — заинтересовался Дубасов.

— Ланы белу. Лан — это десять цин или тысятя чохов, — быстро забормотал китаец, в экстазе закатив глаза и шевеля пальцами.

— У китайцев две любимые темы: Бог и деньги. А русские деньги берёшь? — продолжил допрос с пристрастием подпоручик.

— Белу–белу–белу, — утвердительно замотал головой с косичкой санитар.

— Рядом с больницей лавка с ханшином есть? — в упор задал вопрос Дубасов.