Париж - Эдвард Резерфорд

– Очаровательная история, – сказала Мари.

Выводя маленькое общество из Апартаментов Королевы, Роланд объявил, что теперь покажет им церковь по другую сторону двора. Пока они шли туда, Мари незаметно для остальных постаралась шагать так, чтобы оказаться рядом с Роландом.

– Меня очень заинтересовала история, которую вы только что рассказали, – заметила она вполголоса. – Мне всегда казалось, что счастливый брак маловероятен, когда между мужем и женой существует большая разница.

– Разница в возрасте?

– В возрасте или в чем-то другом.

Деликатная тема, подумал он. Но вполне насущная. Мари права, поднимая ее. Ведь он аристократ, а она, хоть и богачка, принадлежит к классу буржуазии. В традиционной Франции классовые различия создавали почти непреодолимое препятствие для брачного союза.

– Я считаю, что если есть чувство и взаимное уважение и если у двух людей есть общие интересы, тогда различия можно сгладить – при условии, что обе стороны будут готовы к компромиссам. Но компромиссы не проблема, когда есть чувство, а это мы уже оговорили.

Она кивнула с задумчивым видом, а потом улыбнулась:

– Ваши слова мне кажутся очень мудрыми, месье.

Церковь оказалась шедевром в стиле барокко, посвященном средневековому королю Людовику Святому.

– В конце своего правления, – пояснил Роланд, – король-солнце становился все более и более набожным.

– И благодарить за это следует его вторую жену, мадам Ментенон, – добавила Мари, – которая оказывала положительное влияние на его моральный облик.

– Разумеется, мадемуазель абсолютно права, – рассмеявшись, сказал Роланд Фоксу и Хэдли. – Несомненно, каждый мужчина нуждается в том, чтобы жена направляла его по части морали и нравственности. И Людовик Четырнадцатый отнюдь не исключение!

Однако Фокс, казалось, имел иное мнение. Он кивнул в ответ на замечания Роланда и Мари, но при этом поджал губы.

– Вы должны простить меня, если я не разделяю вашего восхищения религиозными убеждениями короля. Именно из-за этих убеждений он выгнал нашу семью из Франции.

– Вы гугенот? – удивился Роланд.

– В то время наша семья была протестантской. – Фокс обернулся к Хэдли, чтобы объяснить: – Вы, вероятно, слышали о гугенотах – так называли французских протестантов. Мы жили во Франции под защитой закона о веротерпимости, известного как Нантский эдикт. Но в тысяча шестьсот восемьдесят пятом году Людовик Четырнадцатый отменил его действие и велел гугенотам возвращаться в лоно Католической церкви. Около двухсот тысяч гугенотов вынуждены были бежать в другие страны, в том числе в Англию. Моя семья была среди последних.

– Но ваша фамилия не французская, – заметила Мари.

– Верно. Часть английских гугенотов сохранила свои французские имена, но многие перевели их на английский. Например, семья Лебрен стала Браунами. Ну а Ренары стали Фоксами.

– Значит, вы из Ренаров? – с внезапным интересом уточнил Роланд.

– Да. Это довольно распространенная фамилия.

Роланд на мгновение задумался. Он вспомнил, что один из его предков женился на наследнице Ренаров, женщине из купеческого сословия, вероятно чем-то похожей на Мари Бланшар. Это было много веков назад, даже думать об этом не стоило. И тем не менее существовала вероятность, что его семья могла иметь отдаленные родственные связи с этим английским стряпчим. Хотел ли Роланд изучать ситуацию глубже? Нет. Он не хотел быть родственником Фокса.

– Вы правы, – согласился он, – Ренаров во Франции много. А теперь, – объявил Роланд, – карета отвезет нас на край парка, где мы сможем осмотреть прелестный дворцовый комплекс Трианон.

Все, кто знал Джеймса Фокса, не сомневались: собравшись жениться, он подойдет к выбору жены основательно и сам станет отличным мужем. Он уже не раз влюблялся и в последнее время стал думать, не пора ли остепениться.

Но никогда еще он не испытывал молниеносной, сметающей все на своем пути страсти, не знал, что такое любовь с первого взгляда. Вплоть до прошлого воскресенья.

А теперь он был по уши влюблен. И любовь его была безнадежной.

Он всегда полагал, что его жена будет говорить по-французски. Семейная фирма была основана в Лондоне, но парижское отделение стало важной частью дела. И сам Джеймс, и его отец пользовались симпатией и доверием британского посольства, и поэтому он ожидал, что будет путешествовать между Лондоном и Парижем на протяжении всей профессиональной карьеры.

Найти жену-англичанку, которая говорила бы по-французски, не составляло труда. С тех пор как власть и престиж короля-солнца сделали французский языком дипломатии, для дам высших слоев английского общества знание его стало обязательным – хотя бы теоретически. А теперь даже девочки из среднего класса получали основы французского в школе.

А как насчет жены-француженки? Идея Фоксу нравилась. Во Франции с ней было бы удобнее. А в Лондоне – при условии, что она сможет объясниться на английском, – брак с француженкой произвел бы впечатление.

В любом случае Джеймс рассчитывал на удачную женитьбу. Конечно, с точки зрения английской невесты стряпчий проигрывал адвокату, выступающему в суде. Зато его положение укрепляли парижские связи, приглашения на приемы в посольства, отношения с аристократическим миром дипломатии. Молодая женщина, желающая выйти за дипломата, вполне могла бы согласиться на жизнь в Париже с обеспеченным мужем из подобной среды. В глазах француженок положение Фокса было еще лучше. Британская империя находилась на пике своего расцвета; ею правил монарх, о чем тайком мечтали многие французы; и на один британский фунт можно было купить кучу французских франков. Не зная тонкостей английского общественного устройства, французы видели в Фоксе лишь процветающего английского джентльмена. Даже богатая семья вроде Бланшаров могла заинтересоваться им как претендентом на руку дочери.

Если бы он не был протестантом, разумеется.

Каждую неделю Фокс посещал англиканскую церковь Святого Георгия недалеко от Триумфальной арки, а иногда заходил в американскую церковь Святой Троицы, что находилась к югу от Елисейских Полей; ректором в ней уже не одно десятилетие был кузен банкира Дж. П. Моргана. Среди французских знакомых Фокса имелись протестанты, но большинство, разумеется, были католиками. Он старался придерживаться совета, данного ему отцом еще в детстве: «Многие из наших близких друзей – католики. Хотя говорить об этом нет необходимости, все-таки всегда помни, что ты протестант».

Поэтому в воскресенье, любуясь светлыми локонами и голубыми глазами Мари Бланшар и ясно понимая, что это единственная в мире женщина, на которой он хотел бы жениться, Джеймс Фокс отдавал себе отчет в том, что его чувства – чистое безумие.

Месье Бланшар почти наверняка будет против. Его собственный отец вовсе не обрадуется такой идее. В будущем неизбежно возникнут споры относительно вероисповедания детей. Как юрист, он лучше многих понимал, что стоит коснуться религиозных расхождений, и даже самые любящие семьи распадаются, привязанности забываются, отношения ломаются.

Кроме того, ему было ясно, что Мари в скором времени может получить предложение от де Синя, богатого аристократа подходящего вероисповедания.

Да он попросту тратит время, думая о Мари.

Но Джеймс Фокс был терпеливым человеком. Он не сдавался сразу.

Дворец Большой Трианон, куда удалялся король-солнце с мадам Ментенон, дабы отдохнуть от дворцового этикета, был очаровательным загородным домом, построенным из камня и розового мрамора. Рядом стоял возведенный Людовиком XV Малый Трианон, и по сравнению с Большим он казался кукольным домиком.

– Этот дворец напоминает нам о том, что Бурбоны все-таки были людьми, а не божествами, – сказал Роланд. – А также о том, что и они были уязвимы: ведь именно крошечный Малый Трианон стал любимым убежищем несчастной королевы Марии-Антуанетты в годы, предшествующие революции. Сейчас, друзья мои, если позволите, я предлагаю поразмыслить над значением Версаля. Сначала упомяну вот о чем: он был выстроен Людовиком Четырнадцатым почти полностью в классическом стиле и немного дополнен его преемником Людовиком Пятнадцатым. То есть с архитектурной точки зрения дворец гармоничен. Во-вторых, давайте вспомним об удивительном факте французской истории. Король-солнце прожил так долго, что его сын и внук умерли раньше его. В результате на трон взошел его правнук, тогда еще маленький мальчик. И с тысяча шестьсот сорок третьего по тысяча семьсот семьдесят четвертый год, более ста тридцати лет, Францией управляли всего два человека, Людовики Четырнадцатый и Пятнадцатый. Добавьте четверть века следующего правления Людовика Шестнадцатого и его супруги Марии-Антуанетты – и вот уже настает революция. С конца семнадцатого столетия до самой революции с очень небольшим перерывом Франция управлялась не из Парижа, а из Версаля. А теперь я поделюсь с вами своими соображениями о том, почему Версаль наполнен некой меланхолией. Подумайте о короле-солнце. Он так стремился к тому, чтобы навести во Франции порядок с помощью Католической церкви, которая боролась с Протестантской всей своей мощью. Казалось, ему удалось достичь цели, он сделал Францию величайшим государством Европы. Но он перестарался, оказался вовлеченным в разорительные войны, на его глазах умирают наследники, и вместо надежного преемника он оставляет полуразрушенное королевство ребенку – такому же, каким сам получил корону. Только представьте, как велика была его скорбь. Новое столетие принесло золотой век и Просвещение, это так, но еще и финансовые трудности, утрату Францией колоний в Канаде и в Индии, а закончилось оно революцией, когда восставшие вынудили бедного Людовика Шестнадцатого и Марию-Антуанетту вернуться в Париж и взойти на эшафот. Так закончилась эпоха Версаля. Все, о чем мечтал его создатель, было полностью уничтожено. Но по той же причине Версаль так притягателен. Это целый мир, который внезапно перестал существовать, но при этом остался во всем своем совершенстве, замороженный навечно таким, каким был, когда короля и королеву увозили отсюда на смерть.