В провинции - Элиза Ожешко

Неменская протянула к Болеславу руки, красный блеск углей в камельке освещал выбившиеся из-под чепца седые волосы и залитое слезами лицо.

— Простить? — медленно повторил Болеслав, и странная усмешка пробежала по его губам. — Неужели вы думаете, что я хоть вот столько в обиде на нее? Неужели я посмел бы неволить ее сердце, становиться на ее пути? Какое право я имел осуждать ее за то, что она предпочла мне другого? Нет, один Бог знает, как я тосковал о ней, как горевал, но обиды у меня, неприязни к ней не было ни капли. Мне больно было потерять ее, но в миллион раз больнее видеть ее несчастной. Нет дня, чтобы я не думал, как ей помочь; нет ночи, чтобы призрак ее несчастья не тревожил мой сон. Я делал для нее все что мог, хотя мог немногое, но и об этом она знать не должна… Теперь, когда положение так или иначе определилось, то есть муж оставил ее навсегда, я смогу сделать больше. Но лишь ваш приезд дает мне эту возможность. Бывать в Неменке, пока пани Винцента жила там одна, значило дать пищу для сплетен; меня они, признаться, мало пугают, а пани Винцента выше подозрений, и все же мне не хотелось ко всем ее несчастьям прибавлять еще и это. Я всегда заботился о ее доброй славе. Но теперь, когда вы снова в Неменке, пани Винцента найдет во мне прежнего друга, который готов навещать ее каждый день, ободрять дружеским участием и помогать советом и делом.

Пани Неменская стояла перед ним, молитвенно сложив руки.

— Какой вы добрый! Какой благородный! — говорила она дрожащим голосом. — Знаете, — сказала старушка, немного успокоившись, — она такая слабенькая и грустная, тиха и ласкова, как ребенок. Не жалуется, не плачет, но глаза у нее такие, что сердце разрывается. Сегодня утром она говорила со мной о вас; не знаю почему, но я почувствовала, что ей хочется вас видеть, хотя она этого не сказала. Ну и вот, когда я увидела под вечер, что она лежит, закрыв глаза, я тут же незаметно выбралась из дому и пешком через рощу — сюда, попросить вас иногда навещать ее, несчастную; а вы и сами так решили. Да благословит вас за это Бог и Пресвятая Дева!

— Я с самого утра собираюсь в Неменку, — сказал Болеслав, — но все не решался… да это и не удивительно.

Он помолчал и тихо добавил:

— Пани Винцента никогда меня не любила, вернее, любила когда-то, как друга, она и теперь найдет во мне друга, который ей предан и готов всем помочь. Со мною, однако, обстоит по-другому…

Он снова помолчал и едва слышно закончил:

— Я… люблю ее, как в тот день, когда мы обменялись обручальными кольцами…

— Великий Боже! — прошептала пани Неменская. — Вы ее все еще любите! Любите как прежде!

Болеслав улыбнулся своей грустной улыбкой и долго не отрываясь смотрел на голубые язычки пламени, вспыхивающие среди тлеющих углей, как бы спрашивая у них, почему его сердце так странно устроено. Но голубые язычки, видно, не давали ответа на его грустный вопрос, и тогда он, точно думая вслух, произнес:

— Я и сам бы не прочь узнать, почему я так сильно и так упорно к ней привязан… Почему ей, именно ей суждено было стать моей единственной любовью, которая не проходит даже тогда, когда потеряна всякая надежда… Есть, должно быть, такие сердца, в которые лишь раз проникает любовь и ничем ее оттуда не вытравишь…

Если бы пани Неменская разбиралась в философии жизни и обладала даром слова, она бы могла ответить Болеславу, что такие сердца — редчайшее сокровище и встречаются не чаще, чем чистейшей воды алмазы, за которыми бедные рудокопы охотятся всю жизнь, или снежной белизны жемчуг, за которым отважные ловцы опускаются на дно морское. И плакать должен тот, кто нашел такой алмаз или жемчуг и снова его потерял, потому что могут пройти годы, а возможно, и вся жизнь, и другого такого сокровища ему не найти.

Но Неменская была человеком простого ума и сердца, поэтому она ничего не сказала, лишь глядела на Болеслава с тихим благоговением и глубокой жалостью.

Наконец Болеслав очнулся от своих дум.

— Не говорите ничего пани Винценте, — произнес он, беря старушку за руку, — это может встревожить ее и осложнить наши отношения. Пусть она думает, что все прошло безвозвратно; пусть забудет о том, что я любил ее когда-то, и видит во мне лишь друга. Я надеюсь на ваше благоразумие и благородство, не говорите ей более того, что ей нужно и полезно знать, а теперь едем, лошади давно ждут.

X. «Волна неверная, ты поступила верно»

И снова в Неменку пришло зеленое, солнечное, теплое лето. С приездом Неменской и с возобновлением близости между Болеславом и двумя одинокими женщинами согласие, мир и достаток вернулись в усадьбу. Часть кредиторов удалось удовлетворить полностью, другие согласились на отсрочку; даже зазнавшийся экс-эконом и экс-фаворит Снопинского Павелек, поговорив около часа с Топольским, вышел от него растерянный, пристыженный и взял назад свое прошение о взыскании причитающихся ему денег через суд. Поговаривали, будто Топольский изобличил его в жульничестве и сговоре с ростовщиками, а заплатил лишь то, что действительно причиталось. Впрочем, Павелек об этом разговоре никому не рассказывал и вскоре вообще исчез, нанявшись к кому-то в другом уезде.

От Александра Винцуня не получила ни одного письма, он явно решил порвать с ней навсегда. Первое время длинные и очень трогательные письма присылал пан Ежи, обещая, что скоро отправит сына домой; старик всеми силами старался утешить невестку и внушить ей надежду на лучшее будущее, видно было, что он глубоко сокрушен поведением сына и судьбой молодой женщины.

Месяца через два и эти письма стали приходить реже, потом и вовсе перестали, а с ними прекратились и всякие сведения о молодом Снопинском. Лишь однажды корчмарь Шлёма со слов проезжего, жителя тех мест, где поселились Снопинские, рассказал странные вещи про Александра: будто бы тот, рассорившись с отцом, ушел из родительского дома и поселился у какого-то богатого панича, у которого собирается компания молодых кутил и картежников; старик Снопинский занемог от горя, а Александр скрывает, что женат, и выставляет себя женихом, говоря, что у него где-то далеко есть богатое имение; будто бы этим имением он и паничу пускает пыль в глаза, занимает у него деньги, напропалую играет в карты, пьет и так далее. Все это Топольский услышал от Шлёмы, но в Неменке не обмолвился ни словом.

Винцуня при тетке или при Болеславе никогда не вспоминала об Александре; не жаловалась, не плакала, напротив — всегда была спокойна и, улыбаясь бледными губами, словно тень, ходила по тихому двору. Нельзя было понять, страдала ли она и сильно ли страдала, так ровно и приветливо она держалась, а бывала даже и весела той грустной веселостью, какая отличает людей, примирившихся со своим горем и знающих, что им его не пережить.