Социализм. История благих намерений - Александр Монович Станкевичюс

в 504 [294, с. 335]. К этому следует прибавить 70 действующих монастырей и скитов (из них лишь 2 – в самой России) с 4620 монахами и монахинями. Всего за период с 1950 по 1953 г. численность храмов уменьшилась на 765 единиц. Распределение храмов оставалось неравномерным и в 1956 г. 63,4 % всех советских храмов располагались на территории Украины – даже больше, чем в 1948 г. 50 % духовенства служили там же. То есть значительная часть церковной жизни СССР проходила на территории всего одной республики, тогда как в России (РСФСР) она концентрировалась в городах и, в общем, ни в какое сравнение не шла с тем, что было до революции.

В 1954 г. вышло постановление ЦК КПСС «О крупных недостатках в научно-атеистической пропаганде и мерах ее улучшения» и докладная записка «О крупных недостатках в естественно-научной, антирелигиозной пропаганде». Документы были посвящены росту влияния религии и краху атеистической пропаганды большевиков. Несмотря на одобрение Хрущева, изложенные в них идеи возобновления наступления на религию пришлось отложить в долгий ящик из-за внутриполитической борьбы за место Сталина. Кроме того, имели значение внешнеполитическое давление и репутация СССР, которую коммунисты стремились улучшить. Нужна была хотя бы минимальная демонстративная свобода совести. Как пишет Виктория Смолкин в книге «Свято место пусто не бывает», «было разрешено публиковать религиозную литературу большими тиражами, и в 1956 г. впервые в советской истории была опубликована Библия на русском языке; тираж издания составлял 28 000 экземпляров… Хрущев пытался установить более широкие контакты с зарубежными странами. Срежиссированные демонстрации жизнеспособности религии в СССР обеспечивали Советскому Союзу важный политический капитал за границей, и партия позаботилась о том, чтобы иностранным туристам показывали церкви, где они могли воочию наблюдать религиозную свободу в СССР. Во время Всемирного фестиваля молодежи и студентов 1957 г. в Москве советские молодые люди даже вели дебаты с верующими гостями из Англии о сравнительных достоинствах социалистической и христианской нравственности» [321, с. 169].

Когда в борьбе советских элит победу окончательно одержали Хрущев (в 1958 г.) и партия (над «государственниками» в лице Маленкова), идеология снова вышла на первый план и гонения возобновились, хоть и не в таком жестком формате, как при Сталине в 1930-е. До самого крушения СССР во время этих гонений, выражавшихся прежде всего в административно-юридическом ограничении, Церковь и верующие уже не чувствовали той стабильности, которая выпала ей почти удачным стечением обстоятельств в 1943 г. В 1958 г. в СССР действовали 13414 церквей и 56 монастырей – на 94 храма меньше, чем тремя годами ранее. В 1961 г. была закрыта даже Киево-Печерская лавра – на что не хватало духу «поздним» сталинистам, руководствовавшимся соображениями международной репутации после войны. Монастырям вообще особенно досталось, учитывая, что за 1959–1960 гг. были закрыты 28 монастырей из остававшихся 57. Вспомнились подзабытые фискальные методы 1920-х – были увеличены налоги на продажи свечей, очень важного источника доходов Церкви. В поздние сталинские годы особых препятствий к обогащению приходов не проводилось. Началось изъятие книг из церковных библиотек (спрашивается – зачем?). Под прицелом оказался и Карпов, поскольку ему приписали благоприятное отношение к религии в силу относительно стабильных отношений Церкви и государства в 1940-е. Возобновилось систематическое закрытие церквей, действующих и имеющих прихожан (при Сталине многие церкви на селе закрывались в ходе коллективизации и из-за урбанизации и уменьшения верующих в сельской местности, переезда их в город, а также такие церкви, которые в годы немецкой оккупации были переделаны из зданий некультового назначения). Например, только за 1960 г. социалисты закрыли 1938 церквей. Предпринимались меры в направлении ослабления церковных кадров, создавались препятствия для их пополнения. Для этого были закрыты 5 из 8 семинарий, поступить в них стало делом трудным, в результате чего к 1964 г. численность семинаристов сократилась в четыре раза (в сравнении с 1958 г.).

В 1961 г. принятая XXII съездом КПСС программа партии предполагала построение в стране коммунизма, что включало в себя усиление антирелигиозной кампании. Прогресс в деле построения утопии шел полным ходом, так что к 1965 г. в стране стало на 5863 церкви меньше, чем семью годами ранее. Также в рамках идеологической борьбы предпринимались попытки победить повсеместно сохраняющуюся религиозность через атеистические лекции и планетарии, в которых рассказывалось о науке и ее несовместимости с религией. Но это не помогало, так как, послушав лекции, верующие не находили противоречий между тем и другим. Поняв бесперспективность такой стратегии, социалисты попытались вытеснить религиозные обряды, придававшие жизни человека смысл, собственными, новыми социалистическими обрядами. Так появились торжественные бракосочетания в загсах, вручение подарков новорожденным и т. д.

С таким «богатым» наследием Хрущев оставил страну Брежневу, при котором размах социалистической антирелигиозной активности несколько уменьшился. Пропаганда не создавала идейных атеистов-социалистов, но, скорее, распространяла в советском обществе индифферентное отношение к вопросам смысла жизни, что уже угрожало задаче построения нового социалистического общества. Однако в целом антирелигиозная деятельность партии просуществовала почти до самого распада советского государства. В 1965 г. оставались открытыми всего 7551 храм и 16 монастырей. Еще через десять лет, в 1975 г., РПЦ насчитывала 7062 прихода, а к 1982 г. – 7001 приход.

Нельзя оставить в стороне реакцию населения на религиозные гонения. Часто приходится читать, будто бы верующие просто «прогнулись» перед большевиками, хотя могли бы идти по пути сопротивления до конца, как это было в самые беспокойные 1920-1930-е гг. На самом деле это не так. Во-первых, когда в 1943 г. были намечены контуры новой политики взаимоотношений государства и Церкви, никто не строил никаких иллюзий. Это верно не только для иерархов, но и простых верующих, о чем сообщал сам глава Совета по делам РПЦ Г. Карпов: «…в отдельных случаях духовенство а верующие рассматривают современное состояние церкви как явление временное, вызванное войной, и что можно ожидать резких изменений в политике государства в отношении церкви». О том же свидетельствует разговор епископа Херсонского Михаила (Рубинского) с уполномоченным совета по Херсонской области: «…только незначительное меньшинство соборян принимало все эти торжества и все виды внимания как прямое признание института церкви со стороны правительства и установление полной веротерпимости, а подавляющее большинство духовенства и мирян, в недалеком прошлом почти поголовно репрессированных, отнеслись ко всему этому очень критически, с большой осторожностью, с большим сомнением и даже полным недоверием, считая, что все это вызвано к жизни какими-то неясными еще моментами политической необходимости» [294, с. 286].

Иерархи Церкви иллюзий не строили. Об этом красноречиво свидетельствует тот факт, что после 1943 г. патриарх и другие иерархи предпочитали ставить в управление церковными территориальными единицами тех людей, которые получили образование еще в дореволюционной России и которые прошли через репрессии. В сущности, репрессии в биографии служили своего рода индикатором надежности