Волшебники - Майк Эшли

Там меня и поджидала Хамакина — под этой странной крышей, на скамье. Сестра тоже была в лохмотьях и босая и вся посыпана пеплом. А на щеках ее оставили дорожки слезы.

— Секенре…

— Я пришел забрать тебя, — ласково сказал я.

— Я не могу уйти. Отец… хитростью заставил меня съесть плод, и я…

Я махнул рукой в сторону одного из белых деревьев:

— Вот такой?

— Тогда все выглядело не так. Деревья были зелеными. Плоды были прекрасны и вкусно пахли. Цвета вокруг… сияли, постоянно менялись, как на масляном пятне на поверхности воды, когда его освещают лучи солнца. Отец велел мне есть, и он был сердит, я испугалась и съела… А вкус был такой мертвый, и внезапно все сделалось таким, как ты его сейчас видишь.

— Это сделал отец?

— Он сказал, что все это с самого начала входило в его планы. Я многого не поняла, что он говорил.

— А где он сам?

В ярости я выхватил меч и крепко вцепился в него; меня переполняла ярость, но в то же время я думал, что выгляжу, наверное, смешным и беспомощным. Но теперь это был мой меч, а уже не отцовский, и Сивилла дала мне его с определенной целью…

— Что ты будешь делать, Секенре?

— Все, что мне придется сделать.

Хамакина взяла меня за руку. Прикосновение ее пальцев было холодным.

— Пошли.

Не знаю, сколько времени шли мы по засыпанному пеплом саду. Не было никакой возможности измерить время или расстояние, определить направление. Но Хамакина, похоже, отлично представляла, куда нам надо было идти.

Потом сад исчез, и мне показалось, что я снова оказался в захламленном жилище Сивиллы, качающемся из стороны в сторону. Я огляделся, ожидая увидеть ее светящееся лицо, но сестра без колебаний повела меня дальше по веревочному мостику через пропасть. В это время огромные морские чудища с бессмысленными человеческими лицами выплыли из моря расплывающихся звезд, разбрызгали вокруг себя бледную пену и разинули пасти с гниющими зубами. В зубах у каждого был зажат зеркальный шар. Я смотрел вниз мимо качавшихся туда-сюда перекрученных веревок моста и в одном из шаров увидел свое отражение.

Почему-то Хамакина оказалась уже не со мной, а где-то далеко, внизу, внутри каждого зеркального шара. И я увидел, как она бежит впереди меня по ровному небу песочного цвета. Потом чудища по очереди погрузились под воду, и она исчезла, и еще одно чудище всплыло, разинув пасть, и я снова увидел сестру.

Теперь в небе над Хамакиной светили черные звезды, и она бежала по песку под ними, как серое пятнышко на фоне мертвого неба. Она удалялась туда, где виднелись черные точки звезд.

И каждое чудище ныряло, а другое всплывало вместо него, чтобы дать мне взглянуть на сестру, и из пропасти до меня доносились обрывки песни, которую она напевала на бегу. Это был голос Хамакины, но он стал старше, был наполнен болью, и в нем немного слышалось безумие.

Когда я отойду во тьму,А ты на свете останешься,Приходи на могилу мою каждый день и приляг,А я ночью лягу рядом с тобой.Приходи и дари мне плоды и вино,Приноси их с зеленых лугов.А я принесу прах, и пепел, и глину.Принесу я из мрака дары.

Не было никакого перехода, но я почувствовав, что внезапно оказался на том самом бесконечном песчаном просторе под звездами. И я пошел по невысоким дюнам вслед за голосом сестры к горизонту, к чему-то черному, видневшемуся там.

Сначала мне показалось, что это звезда, упавшая с неба, но, когда я приблизился, черный силуэт растворился, и я от ужаса замедлил шаг. Теперь я видел перед собой островерхие крыши и окна, похожие на глаза, и знакомый док под нашим домом. И все это покоилось на песке.

Дом моего отца — да нет же, мой собственный дом — стоял на сваях, похожий на огромного замершего паука. Не было ни реки, ни Страны Тростников: весь мир был начисто стерт с лица земли, и осталось только вот это нагромождение старых бревен.

Когда я подошел к доку, там у подножия лестницы меня ждала Хамакина.

Она подняла голову:

— Он там.

— Почему он так обошелся с тобой и с матерью? — спросил я. Одной рукой я вцепился в меч, другой — в лестницу и крепко сжимал пальцы, дрожа больше от горя, чем от страха или гнева.

Ее ответ поразил меня больше, чем все, что рассказывал сновидец Аукин. И снова ее голос стал взрослым и почти хриплым.

— А почему он так обошелся с тобой, Секенре?

Я покачал головой и полез вверх. Лестница дрожала, точно была живой и чувствовала мое прикосновение.

И тут из дому раздался громовой голос отца:

— Секенре, я снова спрашиваю тебя. Ты меня все еще любишь?

Я ничего не сказал и продолжал подниматься. Люк, выходивший на лестницу, был заперт изнутри.

— Я хочу, чтобы ты по-прежнему любил меня, — сказал он. — Для тебя я хотел только самого лучшего. Теперь я хочу, чтобы ты вернулся назад. Несмотря на все твои поступки, совершенные против моего желания, ты еще можешь вернуться. Иди обратно. Вспоминай меня таким, каким я был. Живи своей жизнью. Вот и все.

Я постучал в люк верхушкой рукояти меча. Тогда затрясся уже весь дом, и внезапно все вспыхнуло белым пламенем. Оно окружало меня, слепило, ревело в ушах. Я вскрикнул и прыгнул вниз — и, едва не ударившись о док, упал лицом вниз. Сел в песке, отплевываясь и все еще сжимая в руках меч. Дом от огня не пострадал, а лестница вся обуглилась и рухнула у меня на глазах.

Я вновь сунул меч за ремень и полез вверх по одной из деревянных свай. Вокруг меня снова забушевало белое пламя, но оно не обжигало, и я не стал обращать на него внимания.

— Отец, — сказал я, — я иду к тебе. Впусти меня.

Я добрался до балкона моей комнаты. Я стоял перед тем самым окном, из которого унесло Хамакииу. Все окна и двери были заперты на засовы и переливались белым пламенем.

Я подумал, не позвать ли мне Сивиллу. Это будет третья и последняя возможность. А потом, если я еще раз ее позову, — что тогда? Каким-то образом я окажусь в ее распоряжении. Нет, сейчас неподходящее время.

— Отец, — сказал я, — если ты, как сам говорил, так меня любишь, то открой мне.

— Ты ослушался меня, сын.

— Я и дальше не стану повиноваться тебе.

И я снова заплакал, стоя там, потому что сложил ладони и снова раскрыл их. Когда-то отец наказал меня за то, что я пытался совершить этот трюк. Тогда у меня ничего не вышло. Теперь — получилось, и это далось мне просто, как дышать воздухом.

На моих раскрытых ладонях плясало холодное голубое пламя. Я протянул вверх горящие руки и раздвинул белый огонь, словно занавес. Он замерцал и погас. Я прижал ладони к закрытым ставням. С моих пальцев потекло синее пламя. Дерево задымилось, почернело и повалилось внутрь. Оно поддалось так неожиданно, что я чуть было не упал следом.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});