КОШМАР : МОМЕНТАЛЬНЫЕ СНИМКИ - Брэд Брекк

У него были дружки, которые уже получали во Вьетнаме письма "Дорогой Джон". Но ведь они с Розой любили друг друга, их венчали в церкви, и впереди их ждала долгая счастливая жизнь с кучей детишек.

И вот случилось то, что случилось.

Джонс, как почти все женатые парни, время от времени ходил налево.

– Заманчиво бывать у четырёх сестричек на Весёлой улице, – любил он шутить.

Это было нормально. Это входило в солдатский кодекс. Кроме того, мы были в боевой зоне.

Но Роза! Она должна была честно ждать его. Ведь шла война. И всего год его не будет. Разве ей трудно потерпеть?

Через несколько дней Джонс собрался с мыслями и решил, что единственный выход – развод. И что развестись надо быстро, до появления ребёнка. Он не хотел, чтобы ублюдок Тома носил его имя.

Поэтому он отправился к командиру штабной роты просить отпуск по семейным обстоятельствам. В чём ему и было отказано. У него не было медицинского свидетельства о беременности Розы. А во-вторых, отпуск по семейным обстоятельствам даётся только в случае серьёзной болезни либо смерти членов семьи, а вовсе не ради игривых жёнушек, сыто развлекающихся с чужими мужиками.

Он поведал свою печаль капеллану, но божий человек тоже ничем не смог ему помочь. Идёт война, сказал капеллан, и на ней надо воевать, плюс ко всему, есть армейский устав, и его тоже надо принимать во внимание.

– Свободный мир с божьей помощью и с армией США одолеет коммунизм. Чёрт возьми, Джонс, твоя жена поступила опрометчиво, но не переживай ты так! Такое случается сплошь и рядом, а нам нужно победить в этой войне, солдат!

Тогда Джон запил и грозился убить Розу, но потом хорошенько подумал и решил, что, может быть, он её всё-таки простит…

Если сможет.

Он написал Розе о том, как сильно она его ранила и что он боится, что ребёнок создаст пропасть между ними, которую трудно будет преодолеть. Но добавил, что по возвращении домой он попытается во всём разобраться сам.

Может быть, писал он, будет лучше отдать ребёнка на усыновление, а самим зачать нового и забыть всё, словно ничего и не было.

С тех пор Джонс сильно изменился. Перестал шутить. Подкалывать. Перестал дурачиться в палатке по ночам.

От Розы почти не было больше писем, а когда она сообщила, что хочет сохранить ребёнка, он пришёл в ярость и прекратил ей писать.

Никто из нас так и не узнал, чем кончилась эта история.

ГЛАВА 38. "НА ВОЛОСОК ОТ СМЕРТИ".

"Я гордился парнями, которые противостояли войне во Вьетнаме, ведь это всё мои дети".

– Бенджамин Спок, американский педиатр и писатель,

"Таймс" (Лондон, 2-го мая 1988г.)

В начале ноября, в воскресенье, после нескольких часов пьянки, мы с Тидом решили наведаться в какой-нибудь бордель в Кат Лай. В нашем районе действия противника были очень активны, поэтому за пределами периметра мы увеличили число патрулей и удвоили количество часовых.

С наступлением темноты всем вьетнамцам надлежало быть дома. Действовал комендантский час, и любой, кто появлялся за околицей деревни после заката, считался вьетконговцем.

Однако нас это мало беспокоило. Мы были уверены, что никто не спутает нас с врагами.

Мы могли ускользнуть только через один из блиндажей, потому что Тид знал там обоих часовых. Блиндаж находился как раз напротив Кат Лай, поэтому нам оставалось только перемахнуть через колючую проволоку и пройти немного по дороге.

– Боже, Том, – воскликнул Майк Рафферти, один из часовых, – тут ночью кишмя кишат вьетконговцы. Это плохая затея.

– Ерунда, Рафферти, – заверил Тид, – У нас с Брекком есть винтовки. Ничего не случится.

За периметром в небо взлетали осветительные ракеты и с шипением плавно опускались на землю. Колючая проволока была увешана консервными банками с камешками.

Тид передал Рафферти бутылку виски, купленную за две недели до того в "Бринксе", в Сайгоне.

– Может быть, это успокоит твои нервы, Рафферти. Сколько тебе ещё в Наме?

– Девятнадцать дней!

– Совсем чуть-чуть, Рафферти. Выпей немного, расслабься, вспомни родину, – подначивал Тид.

– Ладно, Том, это твоя жопа. Если попадётесь, то я ничего не знаю…

– Здесь есть старая доска. По ней переберёмся с блиндажа через проволоку. Мы прошвырнёмся, а вы смотрите, не подстрелите нас. Мы дадим сигнал, когда вернёмся. Мы быстро, на часок.

Осторожно, с винтовками наперевес, мы с Тидом перебрались через проволоку и пошли в Кат Лай. Отыскали бордель, перепихнулись и выпили пивка перед обратной дорогой.

– Пошли, Тид, уже почти полночь, скоро будут менять посты. Будем надеяться, что твой дружок Рафферти ещё не пьян.

– Не переживай, Брекк, Рафф тоже из Сиэтла, как и я. Он хороший мужик, всё будет нормально.

Приближаясь к периметру, мы поползли в высокой траве.

– Эй! Рафферти…это Тид…мы идём.

Рафферти не отвечал.

Тид зашептал громче.

– Стой, кто идёт?

– Рафферти, идиот ирландский, это я, чёрт тебя дери…мы возвращаемся, – снова подал голос Тид.

– Dung lai, dung lai!* (стой!)

– Это Тид и Брекк, придурок!

– Назовите себя!

– Это Тид, мудило!

– Подойдите ближе.

Тут мы услышали, как Рафферти крикнул напарнику, что их атакует Вьет Конг. Из бойниц блиндажа оба часовых открыли огонь в нашем направлении.

Вокруг нас по земле защёлкали пули.

– Господи помилуй, Тид! Эти говнюки хотят прикончить нас!

– Мы свои, в бога душу мать! – заорал я. – Американцы! Тид и Брекк! Нас прислал сюда Линдон Джонсон!

Огонь прекратился.

Мы забросили винтовки в блиндаж, забрались на доску, перемахнули через колючую проволоку на крышу блиндажа, затащили за собой доску, сбросили её на землю, спрыгнули вниз и, посмеиваясь, помчались к своей палатке.

– Прости, Том, не узнал тебя!..

– Иди в блиндаж, Рафферти, ничего не было! – сказал я на бегу, закидывая винтовку на спину.

Огрести бы нам неприятностей, если б мы вздумали проучить Рафферти за стрельбу. Когда же мы увидели, что к блиндажу спешит лейтенант, мы перешли на шаг.

– Что за стрельба? – спросил он.

– Не знаю, – ответил я, – наверное, засекли какое-то движение.

Лейтенант нашёл Рафферти с товарищем вдрызг пьяными. Они добили бутылку виски и, соответственно, были наказаны по 15-ой статье за распитие спиртных напитков на посту.

Рафферти доложил офицеру, что не знает, во что стрелял. Что ему показалось какое-то движение за проволокой, поэтому он открыл огонь.

– Мне показалось, что так будет правильно, сэр, – брякнул он.

Мы с Тидом решили не ходить больше в Кат Лай.

В конце концов, после захода солнца нас чуть было не прикончили…

ГЛАВА 39. "НИЧТО НЕ КОНЧЕНО, ПОКА ТЫ НЕ ВЕРНУЛСЯ ДОМОЙ".

"Мы стали бояться чего-то гораздо более сложного, чем смерть, уничтожения не столько окончательного, сколько более полного, и мы выкарабкались. Потому что…мы знали, что если задержаться, то можно превратиться в одного их тех несчастных придурков, для которых война стала смыслом жизни, и где это было?"

– Майкл Герр, американский журналист, "Репортажи"

В Кат Лай мы считали дни, каждое утро аккуратно отмечая прошедший день в календаре, а поскольку день отъезда приближался, мы начали обратный отсчёт. Нам было известно почти до минут, сколько осталось времени до посадки в "Большую пёструю птицу свободы" – в феникс, о котором мы так долго мечтали, – и отправки из Вьетнама навсегда.

Излюбленным видом календаря была фотография какой-нибудь грудастой красотки, разрезанная на 365 частей. Каждая часть нумеровалась, и каждый день очередной кусочек её пышной анатомии закрашивался маркером – "Волшебным карандашом". Половые органы мы приберегали напоследок, когда уже начинали грезить великим трахом по возвращении на родину.

Наши каски были украшены образчиками поп-искусства и информационными бюллетенями. "Почему я?" – таков был лейтмотив надписей на касках. Ещё солдаты писали названия операций, в которых довелось участвовать, свои военные прозвища, мечты и заветы.

Вот что мне запомнилось : "Виктор Чарли жрёт говно", "Я люблю Гарри", "Я Песочный человечек – усыпляю косоглазых", "Не стреляй – я скоро уеду", "Уничтожаем домашних паразитов", "Вьетнам сосёт", "Война – прекрасный опыт", "Если ты это читаешь, значит, ты где-то рядом", "Занимайся любовью, а не войной" – и огромное разнообразие символов мира.

У одного паренька на каске был намалёван комикс из журнала "Рампартс" ("Бастион"), как Господь трахает Дядю Сэма. И подпись : "Под Богом – один народ".

Другой в глубокой депрессии на бронежилете написал цитату из пьесы Юджина О'Нила "Долгая дорога в ночь" :

Посмотри мне в глаза :Меня зовут Всё-могло-быть,Меня ещё зовут Больше-ничего;Слишком поздно, прощай…

Я стал меньше появляться на передовой. Я больше не вызывался добровольцем, говоря себе, что мне осталось совсем немного.