Романы Ильфа и Петрова - Юрий Константинович Щеглов

посторонних глаз мир Людмилы и Саши в «Мелком бесе») и другие утопии подобного рода. Во всех подобных сюжетах наступает момент, когда представители бюрократии или иные внешние силы пытаются проникнуть в волшебную зону и сравнять ее с остальным, конвенциональным миром, но либо наталкиваются на необъяснимые препятствия, либо, чаще, ничего особенного не находят и ничего не могут понять. Нередки и такие «зловещие места», где с героем что-то приключилось, где он едва избежал смерти. Вырвавшись на свободу, он приводит на место своего приключения полицию (вообще людей), но место изменилось, и никакого намека на случившееся там нет (фильм А. Хичкока «North by Northwest» — «К северу через северо-запад»).

16//7

— Свет и воздух, — сказал Остап. — Клише гигиенической и спортивной пропаганды: «Чистота, праздничность, обилие света и воздуха, белоснежные кровати…» [описание яслей; Гладков, Энергия, III.7.3].

16//8

Крик, который… издал Воробьянинов, ударившись грудью об острый железный угол, показал, что шкаф действительно где-то тут. — Что, больно? — осведомился Остап. — Это еще ничего. Это физические мучения. Зато сколько здесь было моральных мучений — жутко вспомнить. — Болезненные столкновения с мебелью в лабиринте чужого коридора — общее место темы коммунальных квартир и общежитий (иногда с оттенком потустороннего; ср. ДС 8//1 — приключения Бендера в доме собеса). В катаевских «Растратчиках» Ванечка в темном коридоре «трахнулся глазом об угол чего-то шкафоподобного» и, в другой сцене, «натыкался в потемках на какие-то угловатые вещи» [гл. 3 и 10]. Ср. также очерк Н. Погодина «В московской квартире тесновато»: «Пойдешь смело, и висок твой ударится об острый угол какой-то мебели» [Ог 27.02.27; другие красочные выдержки оттуда см. в ЗТ13//19]. Пассаж имеет чеховские созвучия: «Кроме нравственных мук, ему пришлось еще испытать и физические: он натер себе мозоль» [Сапоги].

16//9

Он купил его на Сухаревке... — Имеется в виду площадь около Сухаревой башни в Москве, наряду с упоминаемой ниже Смоленской площадью — место грандиозной торговли вещами, в том числе подержанными и крадеными. Заметный слой среди торговцев составляли лишенцы [см. ЗТ 12//8] и «люди с раньшего времени», кормившиеся продажей фамильных реликвий. В 1925 была ликвидирована «старая», существовавшая еще с дореволюционных времен, и учреждена «новая» Сухаревка — советская и организованная, но остатки старой барахолки продолжали существовать по соседству [Гиляровский, Сухаревка, Соч., т. 3]. Была обычным местом обзаведения мебелью и предметами хозяйства для молодоженов и новоселов [В. Катаев, Вещи (1929].

Документально точное описание Сухаревки зимой 1926 дает Эгон Эрвин Киш:

«На Сухаревском рынке — 2600 ларьков, где можно купить не только все то, что продается на аналогичных базарах в Европе, но и многое, многое другое. Русское, очень русское… Ручной работы толстовки, лампады, иконы, валенки разной высоты, верблюжья шерсть для набивки перин, черно-золотые лакированные коробочки для чая, детские коляски без колес, но на полозьях, кукольные санки, меха и меховые отходы, домотканые коврики, кожаные шапки с меховой оторочкой и меховые шапки с кожаным бордюром, ковры, рукавицы, коньки с двумя зазубренными лезвиями, ящики для игрушек, портреты Сталина, женские косы, светлые, круглые корзиночки из бересты (для завтраков и пикников), целые молочные телята, мясо (которое мясник режет дома, потому что на морозе оно превращается в камень), остатки товаров из деликатесных лавок (сыры, икра, колбаса, масло, мясо, рыба, фрукты), старые книги (вроде «Извозчика Гентшеля» Гергарта Гауптмана), вешалки из козьего рога, в наибольшем же количестве видов — эти извечные четыре стороны русского квадрата: самовары, галоши, семечки и арифмометры. Рев и визг царят на рынке, и громче всего — там, где силятся перекричать друг друга граммофоны, где гармоники, балалайки и духовые инструменты демонстрируют свои достоинства оглушающей какофонией мелодий… Смеясь, переходят на другую сторону улицы беспатентные торговки фруктами при приближении милиционера, которого они в общем не очень-то и боятся… Колбасы и паштеты булькают в масле. Необычно прохаживаться по снегу между двумя рядами диванов, как бы приглашающих отдохнуть. На «толкучке» многое продается и без патента; этот сектор, где во времена пайков и ордеров люди меняли фамильное имущество на продукты питания, до сих пор остается местом наиболее оживленной торговли и толчеи. Над всей этой суетой плывет из-под золоченых луковиц звон церковных колоколов, взывая к миру, у которого нет ни времени, ни охоты к ним прислушиваться. Часовщики сидят, склонившись над миниатюрными механизмами, — их пальцы не должны замерзать, клиент ждет; столяры возятся над ключами и шкатулками; а рядом в ящике выставлены на продажу рабочие инструменты — серпы и молоты, вид которых несколько изумляет, ибо оба эти предмета столь часто маячат перед глазами в символическом значении, что в их реальное существование уже как-то перестаешь верить» [Kisch, Zaren…, 46–48].

16//10

Большая комната мезонина была разрезана фанерными перегородками на длинные ломти, в два аршина ширины каждый. Комнаты были похожи на пеналы… — Аналогичную черту нового быта находим в «Боги жаждут» А. Франса: «С целью приспособить особняк какого-то старого члена парламента к укладу семей мещан и ремесленников, населявших этот дом, в нем, где только можно было, понастроили перегородок и антресолей» [гл. 1].

Прототипом пенала, где живут Коля и Лиза, послужило общежитие газеты «Гудок» в Чернышевском переулке в Москве, где получил комнату И. Ильф в начале своего журналистского пути.

«Нужно было иметь большое воображение и большой опыт по части ночевок в коридорах у знакомых, чтобы назвать комнатой это ничтожное количество квадратных сантиметров, ограниченное половинкой окна и тремя перегородками из чистейшей фанеры. Там помещался матрац на четырех кирпичиках и стул. Потом, когда Ильф женился, ко всему этому был добавлен еще и примус. Четырьмя годами позже мы описали это жилье в романе «Двенадцать стульев»» [Е. Петров, Из воспоминаний об Ильфе].

То же или сходное помещение описано другим гудковцем, М. Булгаковым, в 1924: «В верхнем этаже… я попал в тупое и темное пространство и в нем начал кричать. На крик ответила полоса света и, войдя куда-то, я нашел своего приятеля. Куда я вошел? Черт меня знает. Было что-то темное, как шахта, разделенное фанерными перегородками на пять отделений, представляющих собою большие продолговатые картонки для шляп. В средней картонке сидел приятель на кровати, рядом с приятелем его жена… Шепот, звук упавшей на пол спички был слышен через все картонки, а ихняя была средняя» [Москва 20-х гг., Ранняя неизданная проза].

16//11

— Они нарочно заводят примус, чтобы не было слышно, как они целуются. — Ср. другой вариант в рассказе из жизни студенческого общежития: «Они перед тем, как ругаться, всегда зажигают примус, чтобы соседи не слышали их ругань» [Б. Левин, Личная жизнь, См 15.1928].

16//12

— Зверевы