Одесситки - Ольга Приходченко

— Ладно командовать, иди уже, опоздаешь, по-твоему, я и за вами не должна смотреть?

Алка ещё раз склонилась надо мной и поцеловала в тёплый лобик.

— Что ж ты делаешь? Умная вроде, а дура дурой, — бабушка ласково похлопала ее по спине, — на станцию к Аньке тебе придётся сегодня сходить, или ты домой, а я на станцию?

— Баб, лучше я домой, мне чертить много задали. Вчера я ничего не успела.

— Я сама ничего не успела, — с горечью ответила внучке Пелагея, принимаясь тереть кастрюли.

Как хорошо болеть, только бы не делали эти ужасные уколы. Тётя Надя говорит — не больно. А мне ещё как больно! Я вообще всякие уколы не переношу, особенно под лопатку. Осенью сделали в школе. Всем хоть бы хны, а у меня температура и всё плечо вспухло, зуб на зуб не попадал. Каждый раз тётя Надя Субда, делая уколы, повторяла бабке: «Больно нежная она у вас, словно барского рода. В кого она у вас такая? Не пойму. На вас, Приходченок, вроде не похожа».

— На себя похожа, — строго, не оборачиваясь, отвечала бабка, прекращая эти дурацкие разговоры с намёками. — Надя, тебе сейчас заплатить или потом, за всё сразу?

— Как по мне, так лучше сразу, а то разойдутся по мелочам, ни туда, ни сюда.

Опять можно тихонько лежать, уткнувшись в новый ковёр, купленный мамой у китобойки. Какой он красивый, итальянский или турецкий, называется «Похищение». Весь двор бежал смотреть на эту роскошь. Алка, как помешанная, рассказывала о необыкновенных коврах. И что на толкучке они значительно дороже. А китобойка Динка может продать в рассрочку, как для своих. Вообще она не Динка, а Дуська деревенская, но выскочила замуж за задрипанного моряка, а тот очень удачно попал на «Славу». Флотилия так называется. Теперь в далёкой Антарктиде китов бьёт, он у неё на гарпунёра выучился. Говорят, это самая сейчас доходная профессия, платят от выработки, как шахтёрам-стахановцам.

Мама поначалу отмалчивалась, но она не могла дочери ни в чём отказать. Дедушке вообще нельзя было заикнуться о буржуйских желаниях, он и ковёр месяца два не замечал, пока Гандзя о нём не ляпнула. Одна бабка сопротивлялась, как могла, но кто её спрашивал? Как только сестра «замкнулась в себе», а она всегда так делала, когда хотела добиться своего, мама тут же сдалась. И вот поздно вечером, когда дед был на вахте, Алка принесла домой ковёр. К сожалению, «Тарантеллы» разобрали, последний подхватила Старухина, осталось только «Похищение». Но сестра сделала вывод, что это очень удачно. К кому бы на Коганке в дом ни войдёшь, у всех «Тарантеллы», а вот «Похищение» только у нас. На ковре была изображена сцена похищения красивой женщины, вероятно, возлюбленной мужчины, поскольку она ласково его обнимала, и они неслись на белой лошади, следом скакал другой всадник с оружием, оглядываясь назад, очевидно, за беглецами была погоня. И всё это на фоне сказочной природы далёкой южной страны с месяцем на небе, почему-то плывущим по небу, как лодочка, а внизу под копытами взвившихся лошадей — диковинные растения, изумрудный ручеёк и благоухающие цветы. Сам ковёр такой мягкий, шелковистый, на него можно смотреть часами и не надоедает.

У Наташки Старухиной «Тарантелла», там, похоже, Испания изображена, как в опере «Кармен»: с гибкой танцовщицей в центре, на которую все смотрят. Красивые наряды, если бы меня приняли в балетную школу, я тоже бы так танцевала испанский танец.

Нет, всё-таки хорошо болеть. Все тебя любят, жалеют. Если бы не надо было пить это тёплое молоко с каким-то бабкиным лекарством и полоскать горло, если бы не кололи больно попу. Пора покапризничать.

— Бабушка, расскажи еще немного про полоняночку, про девочку в розовых шароварчиках, пожалуйста.

И бабушка начинала...

Я закрывала глаза и видела перед собой бескрайние степи, по которым кочуют орды ногайцев. Их набеги на селения вдоль рек, до самого Чёрного моря. Бедных босоногих невольников, привязанных друг к другу канатами, потом продают туркам или крымскому хану. Как их догоняют казаки из Запорожской Сечи, как бьются в пыли, отбивая своих. И вот Екатерина Великая, царство ей небесное, поручила князю Потёмкину собрать войско большущее и изгнать турок с этих земель. Долго воевали, много народу погибло, не счесть.

И среди них был мой дед, нет, не дед, что это я, прадед, и звали его Николай Кныш. Смелый и ловкий был казак. Все его уважали, награды от царицы имел. Сам Дерибас его любил. Твой прапрадед, Олька, с Дерибасом участвовал в Чесменском сражении. Там-то они и побратались. И бились за Очаков, Аккерман, за Хаджибей, где мы теперь живём. Из гимназии помню, ещё князь Потёмкин всем заправлял, как Пётр Первый в своё время. Любил он до беспамятства Екатерину Вторую. Все повеления её выполнял до конца своих дней. Как тогда говорили: Потемкин — отец Новороссийского края, а Екатерина — мать. Такая семья!

— Слава Богу, уснула, фу, — бабушка вздохнула.

— А я не сплю, баб, расскажи ещё.

— Про что?

— Про всё! Почему дед нас обзывает «турецким отродьем»? Расскажи.

— Ой, Олька, это он от небольшого ума! Подведёшь ты меня под монастырь, если дед узнает, что я разболталась.

— Бабушка, никому не расскажу, честное пионерское, вот тебе истинный крест.

Бабушка смеялась до слёз, наблюдая за мной, как я подняла руку и отсалютовала по-пионерски и здесь же несколько раз перекрестилась. Ладно, слушай.

— Вроде это было под Измаилом, после сражения. Гнали пленных, а среди них и небольшой гарем турка, жён того паши, что победили наши. И вот казаки не то с досады по погибшим товарищам, не то победу так отмечали, турчаночек помоложе из толпы повытягивали, ну и дед наш подсуетился, подхватил на своё седло какую-то в розовых шароварчиках. Темно было, не разглядел он ее поначалу. Сбросил в свой шалаш, а сам пошёл догуливать с товарищами, победу праздновать. Утром вернулся, как проспался, смотрит в углу его шалаша сидит девочка. От страха забилась в угол, поджимая ножки и пряча в них своё личико. Что делать? Пленных уже давно угнали, как догонишь? Дите напугано, и больная она совсем была, простужена, почти раздета, ножки обгорелые. Степь горела, а эти горемыки босиком бежали по ней. Еле выходил он маленькую полоняночку. Сколько лет ей, было не понять, доктор в лазарете на глаз определил, лет двенадцать от роду.

На турчаночку она не была похожа вовсе, скорее дочка какой-то русской, попавшей в плен. Крали тогда ногайцы молодых женщин и детей, потом продавал и туркам, а те дальше. Жуть, какие были времена. Страдал тогда народ от этих иноверцев, хозяйничали они по степи, как хотели. Раньше как было: один богатеет, другой беднеет. Вот обедневшие помещики и селились на окраине. Вдоль рек возникали городки, деревеньки, разные поселения. Все у края земли русской. А как погнали турков, Екатерина прибрала к рукам всё Крымское ханство, еще другие земли-степи, и все это Новой Россией обозвали.

— Бабушка, ты лучше о турчаночке продолжай.

— То ли у деда, прадеда твоего, проснулась какая-то жалость к судьбе девочки, то ли что, но он её выходил. Куда ж деваться? Так в шалаше у него и жила. Всё его имущество было — это конь, собака и девочка, которую он называл Доця. Доця его подросла, похорошела, на неё стали заглядываться хлопцы. Дерибас, как прознал про эту историю, про турчаночку, нашел Николая Кныша, стало быть, твоего прадеда, обнял и шепнул, метнув взгляд на девушку: крестить её надо. Я тебе крёстным подойду? Но по мне бы лучше сватом! И казак сам его обнял, всё было решено, расцеловались, осушили чарки.

— А что потом было?

— Женой Дерибаса была красавица Анастасия, бывшая фрейлина царицы. Она и стала крёстной матерью турчаночки, и имя ей дали при крещении в честь крёстной — Анастасия. В один день и крестили и венчали, вот так-то. Родившегося первенца Николай Кныш назвал Осипом, в честь Дерибаса. Бедный Дерибас, как он бился за наш город, такие муки вытерпел. Раньше времени на тот свет отправился.

— Бабушка, почему он умер?

— Как Екатерина Вторая скончалась, престол сынок ее занял, Павел. А он так ненавидел мать, что все её дела перечеркнул. И на Одессе крест поставил. Дерибас боролся с ним, с его двором, как мог. Ездил в Петербург, доказывал, унижался, просил. Так его ещё во всяких злоупотреблениях обвинили, не выдержал человек, заболел и умер. Поговаривали, отравили его в этом Петербурге. Когда после революции стати улицы переименовывать, дошли до Дерибасовской. Такое началось... Побоялись, оставили, хоть его родимого. И Дюка не тронули, и Воронцова. Какие памятники! Ну, хватит на сегодня, мне ещё вон сколько строчить надо. Давай горло полоскать...

Уже во сне, вместо итальянского шёлкового ковра с изображением «Похищения», я видела, как казак Николай Кныш забрасывает на лошадь маленькую турчаночку в розовых шароварчиках. как стегает хлыстом лошадь, и сердце сильно билось от быстрого бега лошади и тяжело было дышать. Утром температура упала, бабушка обтёрла измученное жаром тельце. Господи! Одни кости, кушать надо.