Распеленать память - Ирина Николаевна Зорина

было, все праздновали Первомай, да и вряд ли сами посольские много знали, если данные о катастрофе в Чернобыле были засекречены, а в Киеве и в Минске людей вывели на первомайскую демонстрацию.

И только исходя из здравого смысла рассуждала я в своем выступлении о том, что человечеству грозит не только ядерное, но и экологическое самоубийство, что человечество стало технологически смертным, а потому нужно «новое мышление» и диалог в международной политике.

От нервных перегрузок я заболела. Пропал голос, что со мной случалось и раньше во время чтения лекций в поездках по стране. Температура поднялась под 39. Я отказалась от выступлений и с трудом погрузилась в самолет, волоком протащив огромную сумку с научными книжками.

В Лиму прилетели почти в полночь. Все мои немногочисленные спутники – американцы, немцы и латиноамериканцы – практически без таможенного досмотра быстро рассредоточились по ожидавшим их машинам или такси. Я же после тщательного таможенного досмотра (все-таки кто их знает, этих русских, ведь поодиночке они не путешествуют, всегда в делегации, а тут какая-то подозрительная особа, еле на ногах стоит, шатается) вышла в зал аэропорта.

Впрочем, назвать словом «зал» этот барак, продуваемый со всех сторон (в ту ночь случился небольшой тропический ураган), было бы явным преувеличением. И в довершение всего выяснилось, что в столице введено чрезвычайное положение. Очередной военный переворот или его попытка.

Звоню в посольство – никого. Звоню дежурному консульского отдела: «Что мне делать? Мой самолет на Гавану завтра. Где переночевать? Не пришлете ли машину? В какую гостиницу поехать? Можно ли просто переночевать в посольстве?» На все вопросы – знаменитое громыковское «нет».

– Ждите представителя «Аэрофлота»!

– А когда он появится?

– Завтра, перед рейсом.

– Пошли вы все к черту! – в сердцах сказала я (иногда мне отказывают тормоза) и улеглась на полу в обществе не успевших укрыться от ливня местных проституток и наркоманов. Взгромоздилась на чемодан с книгами, больше всего опасаясь, что если засну, у меня тут же украдут сумку с документами. Не повесишь же объявление: «Денег нет, а паспорт советский молоткастый вам не нужен. Мне же без него нет возврата на родину!»

На родину я все-таки улетела. Розовощекий представитель «Аэрофлота» появился за двадцать минут до вылета, провел кого надо в самолет, минуя таможенный контроль и взвешивание багажа. На мои жалкие попытки заявить о своих правах цинично заметил: «Насчет вас никто не распорядился!» Вот и весь сказ.

Как мы с Н. И. Ильиной расшевелили консульский улей

Юрий Карякин и Наталия Ильина. Наши четверговые посиделки. Москва. 1988

Эту историю я рассказала в тот же год писательнице Наталии Иосифовне Ильиной в одну из наших традиционных четверговых встреч на ее кухне.

Встречи эти на кухне у Наталии Иосифовны на Аэропорте возникли вскоре после ухода из жизни в 1978 году ее мужа А. А. Реформатского. Ученики и коллеги Сан Саныча (все мы его так называли) решили собираться каждый четверг, как делали они это раньше при учителе. А к филологам и лингвистам присоединились и друзья-литераторы (и не только литераторы) Ильиной. Вот так и сложился наш круг кухонных посидельцев, иногда довольно широкий, иногда донельзя узкий, но живой и преданный Наталии Иосифовне до последних ее дней.

Дом всегда был открыт. К четвергу пеклись пирожки и даже при занятости хозяйки в начале каждой недели раздавался звонок: «Так в четверг я вас жду?»

Собирались мы весело. В холодильнике у Наталии Иосифовны всегда было припасено выпить и закусить. Гости тоже на халяву не рассчитывали, а грамотно «приносили с собой».

Услышав мой рассказ о командировке по маршруту Москва – Гавана – Лима – Каракас и обратно, Наталия Иосифовна возмутилась и со свойственным ей конструктивно-деловым темпераментом тут же намеревалась «дать отпор». Но пружина ее на тот вечер была закручена на другой сюжет. Казалось, мой «отчет» сделан и забыт.

Ан нет! Прошло месяца два-три, и в один прекрасный день меня на работе срочно вызывают к телефону. У нас в те времена был один телефон на весь отдел.

– Да что случилось?

– Тебя спрашивает какая-то очень серьезная и сердитая дама.

Слышу в трубке знакомый голос Наталии Иосифовны:

– Наконец-то! Сколько можно тебя искать по институту!

– Господи, да что случилось?

– Еще не случилось, но случится. Они у меня все попляшут! Действия этих чинуш в Париже так довели меня, что больше молчать не намерена, – грозно закончила она. – А ты немедленно напиши мне на одной-двух страницах отчет о командировке и о том, как наши консульские отделы помогают соотечественникам, научным работникам, передвигаться по миру!

Ослушаться было нельзя. Села за машинку и часа через два отвезла на Аэропортовскую искомый «донос». Он был краток и правдив. Наталия Иосифовна одобрила мой опус и заверила, что использует его в своем фельетоне, а главное, в той бумаге, которую скоро отправит в консульский департамент МИДа.

Фельетон Наталии Ильиной в газете «Известия» о том, как консульские службы гнобят советских специалистов и туристов, застрявших в Париже из-за забастовки железнодорожников, вызвал, как и все ее фельетоны, немалый интерес. Но еще больший резонанс в чиновничьем мире получила та бумага, что послала разгневанная Н. И. Ильина (а в гневе она была страшна!) в МИД.

По письму Н. И. Ильиной было созвано специальное совещание, на которое были вызваны работники консульских отделов. Кто не сумел приехать, получил потом информацию. Устроила им Ильина «большой шухер».

Резонанс от этого «разноса» еще долго звучал в консульских представительствах разных отдаленных стран. Я сама стала тому свидетелем. Приехав в 1991 году на Всемирный конгресс политологов в Аргентину, заметила, как исказилось лицо встречавшего меня «политолога в штатском», когда я назвала ему свое имя.

– Ах, это от вас склочница Ильина получила информацию о работе консульских отделов в Латинской Америке?

– Возможно. Хотя полагаю, вы преувеличиваете мои заслуги перед отечеством.

Конечно преувеличивал. Не будь делового напора Н. И. Ильиной, я, как и все, ну, большинство из тех научных работников, кому тогда разрешали ездить, смиренно промолчала бы, даже восприняла все издевательства как должное. Воспитание было советское, и как постоять за себя, мы не знали, вернее, не умели. А вот Ильина, еще в юности прошедшая жесткую капиталистическую школу труда в Шанхае, воспитавшая в себе ответственность, дисциплину и одновременно всегда и от всех требовавшая к себе уважения, выделялась среди нас своей «породой», не просто дворянской, но человеческой. Уж она-то знала: «Не постой за волосок, головы не станет». И в то