Прочь из моей головы - Софья Валерьевна Ролдугина

запомнилось какое-то чужеродно-солнечное ощущение, которое следовало за ней, как направленный луч прожектора, а ещё кисловатые клубничные духи и красная помада. Окна выходили на липовую аллею за университетом; на стены запрещалось вещать плакаты и постеры, но, разумеется, у нас всё было обклеено до потолка: с моей стороны – мрачными северными пейзажами, а на соседкиной половине комнаты – мальчиками из какой-то ужасно популярной группы, одетыми либо скудно, либо странно.

На втором курсе я завела блог. Он неожиданно взлетел, и к четвёртому курсу у меня была своя колонка в «Шери» и небольшой доход от рекламы, который позволил съехать в отдельную квартиру, не выпрашивая денег у родителей на арендную плату, антидепрессанты и психоаналитиков. С тех пор апартаменты у меня часто менялись. Мы пытались жить вместе с Дино, который потихоньку вытянул меня из пучины психологических проблем, потом я перебиралась из одной части города в другую с периодичностью раз в полгода и не видела никакого смысла обживаться и наводить уют: всё это было заведомо временным.

Парадоксально – возведённый чарами коттедж в глубине опасной каверны больше всего напоминал дом, чем любое место, где мне приходилось жить раньше.

Здесь было светло, просторно и уютно. Даже, пожалуй, по-сибаритски комфортно: каждому досталось по комнате, обставленной в соответствии с личным вкусом. В гостиной на первом этаже горел камин, за окном шелестел листвой осенний сад, а мягкие, глубокие кресла сдвинулись близко-близко друг к дружке, словно закадычные приятельницы, которые решили посекретничать. В столовой, совмещённой с кухней, стоял круглый стол из тёмного дерева, а за панорамным стеклом раскинулось иллюзорное морское побережье с белыми пляжами и сизоватыми южными соснами.

– Какой здесь хороший воздух, – внезапно сказала Тильда, когда мы с ней остались в гостиной вдвоём. – От него так спокойно…

– Да? – растерянно откликнулась я и, наверное, впервые обратила внимание на запах. Тёплое старое дерево, разморённый солнцем цветник, остаточные ароматы еды после завтрака. Ещё пахло библиотекой, совсем немного, куда слабее, чем в доме у Хорхе. – Наверное… Меня всё время в сон клонит почему-то, как в лесу, где кислорода много.

– Ты не восстановилась ещё, наверное, – вздохнула Тильда и забралась в кресло с ногами. И неожиданно призналась: – У меня тоже слабость какая-то. Непривычно. Раньше я быстро восстанавливалась… Похоже, меня правда чуть не убили.

– А Йен что сказал?

– «Девочка-решето», «Пришлось обновить навыки художественной штопки» и «Тебе повезло».

Мы сидели вдвоём уже больше часа; делать было, в общем-то, нечего. На столике валялось несколько детективов, но на чтение сил пока не хватало, через некоторое время книжка начинала вываливаться из рук. Йен забрал Салли и спустился в подвал, в лабораторию – «сделать новый глаз и разобраться с костями», как он выразился. Судя по оговоркам, всю последнюю неделю ему пришлось потратить на то, чтобы поддерживать жизнь в моём теле, которое напрочь отказалось функционировать самостоятельно. Остальных он подлатал ровно настолько, чтобы вытащить из критического состояния, и теперь занялся их травмами серьёзно.

Три с половиной дня – ровно столько у нас оставалось, чтобы зализать раны и вытащить Хорхе.

И, что самое мерзкое, сейчас от меня не зависело вообще ничего.

– А можно спросить? – вдруг дотронулась Тильда до моего плеча, и я вздрогнула от неожиданности, едва сумев улыбнуться и кивнуть:

– Конечно.

– Каково было жить с Йеном столько лет?

Я понятия не имела, что она под этим подразумевала, потому ответила максимально честно:

– Трудно. Сейчас, конечно, я на многие его слова смотрю по-другому и понимаю, что вот здесь он просто пытался привлечь моё внимание, там неудачно пошутил, а тут вообще не понимал, что пересекает черту… Всё-таки Йен – взрослый раскрепощённый мужчина, а я всегда была замкнутой. И когда-то – стеснительной.

Тильда фыркнула:

– Когда-то?

– Под его комментарии – быстро перестала, – улыбнулась я невольно. Сейчас эти воспоминания казались мне почти милыми, и я, если честно, была бы уже не прочь затащить Йена в душ, и пусть попробует прокомментировать мою фигуру, как обычно. У меня найдётся, что ответить. – А вообще… Знаешь, он впервые заговорил со мной, когда мне было пятнадцать. Но сейчас я подозреваю, что подцепила его одновременно с Салли, в морге, в тот же день.

– И что, десять лет он молчал? – сощурилась Тильда недоверчиво. – Не пытался взять контроль над твоим сознанием и всё такое?

Я только неопределённо качнула головой. Сказать и впрямь было нечего. Но оставалось настойчивое ощущение, что если б не моя попытка суицида пятнадцать лет назад, он бы молчал до сих пор. Да и Салли начала полноценно разговаривать немногим раньше, буквально за год или полтора до него, а до тех пор подавала отдельные реплики, очень-очень редко, точно боялась напугать меня…

Ха, но какие реплики! «Тетради украла Хелен. Воткни ей карандаш в щёку. Она вернёт тетради».

Иногда после таких шокирующих советов мне мерещился тихий смешок или фырканье – как я сейчас понимаю, Йена.

– Да, – наконец откликнулась я вслух, прикрывая веки. – Просто молчал десять лет. Удивительно, но факт.

Тильда не отвечала очень долго – наверное, переваривала информацию. И заговорила тогда, когда я уже почти заснула.

– Ну, может… Если бы я двадцать пять лет была мёртвой и болталась неизвестно где – наверное, тоже разучилась бы жить. Хотя я и сейчас не очень-то умею. Но, знаешь, тогда это очень грустно звучит, потому что получается, что он совсем отчаялся. И ему было уже всё равно.

«Он не мог, он любит жизнь», – хотела я возразить, но не смогла.

Во-первых, сон навалился уже неудержимо, и язык еле-еле ворочался.

Во-вторых, я не была уверена, что это правда – теперь, когда украдкой подсмотрела часть воспоминаний Йена и вскользь, краешком сердца, ощутила ту всепоглощающую усталость, которую он чувствовал накануне объединённой атаки чародеев Запретного Сада под предводительством Флёр де ла Роз.

…Много лет считалось, что его победили.

Но, возможно, он просто позволил себя победить.

Ничего удивительного, что после таких разговоров снилась мне какая-то печальная муть. В прямом смысле слова муть – зыбкий, точно подёрнутый вуалью мир, наполненный тенями и бликами; он немного напоминал то, как я видела окружающее пространство, когда покидала своё тело, но был гораздо более пустым, тоскливым, бессмысленным…