Мир хижинам, война дворцам - Юрий Смолич

В шесть ноль-ноль — после несмолкаемой канонады — вдруг наступила тишина.

Мирно светило солнце, только что поднявшееся над горизонтом, голубело небо над головой, с гор тянуло утренним ветерком. Начинался погожий летний день, только птицы не пели и воняло гарью и дымом.

В мертвой тишине над линией окопов вдруг взорвался смех, затем будто бы плач, потом истерический хохот: мертвая тишина была нестерпима, страшнее несмолкаемой уничтожающей канонады, — и кто-то сошел с ума.

Командир полка поднялся на бруствер, выхватил шашку из ножен, крикнул: “Вперед, за мной, братцы!” — и двинулся на смертную пашню ничьей земли.

Командира никто не услышал — люди оглохли от внезапной тишины, они были равнодушны ко всему на свете, но поднялся один — поднялись машинально и остальные. И пошли.

Полк шел медленно, с винтовками на руку, люди спотыкались, падали в воронки, вставали и снова шли — как призраки, как автоматы. Стояла полная тишина.

Страшно было смотреть, как шел полк, но солдатам идти не было страшно: страх уходит, когда идут все.

Ни один выстрел из вражеских окопов не встретил первую цепь: сорокавосьмичасовая артподготовка полностью уничтожила первую и вторую линии укреплений противника.

— Ура! — наконец догадался крикнуть командир и побежал.

Сумасшедший тоже выскочил и траншеи и, плача и хохоча, побежал за всеми: ему было страшно оставаться одному, он потерял рассудок от страха, и страх был единственным чувством, которое гнало его теперь.

Но шли только одна линия солдат.

Второй линией, за штрафным полком, лежал украинизированный батальон…

2

Пилот Ростислав Драгомирецкий с авиатехником Федором Королевичем поднялись в воздух ровно в шесть.

Экипаж аэроплана получил приказ: как только закончится артподготовка лететь на ближние вражеские тылы, проутюжить квадрат перед фронтом второго корпуса, установить результаты обстрела, разведать движение вражеских резервов к позициям и вернуться не в “штакор-2”, а в “штаарм-8”. Доложить лично командующему армией генералу Корнилову.

Вражеская передовая промелькнула внизу, затянутая пылью и дымом. Но на пятом километре земля стала ясно видна. Тут было разрушено все, и ничто не подавало признаков жизни. На десятом авиаторы разглядели колонны: вражеские резервы накапливались за холмами и по перелескам.

Королевич взглянул на спину поручика Драгомирецкого, достал из-за пазухи пачку бумажек и швырнул через борт. Перевязанная тонкой ниткой пачка некоторое время падала переворачиваясь в воздухе, потом воздушная струя закружила ее, нитка лопнула и бумажки разлетелись во все стороны.

Это было напечатанное на трех языках — немецком, венгерском и украинском — воззвание Центрального Комитета Российской социал-демократической рабочей партии: “Братья-солдаты!.. Все вы измучены страшной войной… Класс капиталистов богатеет во всех странам на подрядах и военных поставках… Мир — хижинам, война — дворцам!..”

3

Украинизированный батальон имел точный наказ: если штрафной полк не поднимется в атаку, забросать окопы гранатами. Если полк пойдет, но заляжет, пулеметным огнем поднять и гнать вперёд.

Полк прошел первую вражескую, — она была уничтожена вся. Полк прошел вторую вражескую, — она тоже не оказала сопротивления: некому были воевать и здесь.

Но третья вражеская была жива, она уже пришла в себя и встретила атакующих минометами и пулеметами.

Полк залег перед третьей — на второй вражеской,

— Вторую вражескую под прицельный огонь! — подал команду командир украинизированного батальона.

Это и означало: либо поднять полк и бросить его вперед, под огонь врага, либо уничтожить своим огнем.

Но тут произошло нечто непредвиденное: украинизированный батальон не выполнил приказа.

Батальон состоял тоже не из буржуев, а из своего же брата солдата: три года вместе кровь проливали, триста лет сообща страдали под царем. Батальонные пулеметы открыли огонь, но направили его не на вторую вражескую, где лежали свои, а на третью, где находился враг.

Одновременно украинизированный батальон послал делегацию к землячкам-штрафникам: в наступление все равно идти надо — за свободу, за революцию, за Украину, кто его разберет, один черт — война! Так пускай уж будет так: если штрафники поднимутся и пойдут на третью вражескую в рукопашную, украинизированный батальон их поддержит: тоже поднимется, тоже пойдет. Только глядите, землячки-штрафники: идти вперед — слово солдата! Держать его крепко, это вам не какой-то там корниловский приказ!

Душевность землячков-украинцев тронула сердца штрафников. Полк грянул “ура” — настоящее солдатское боевое “ура”, — и, едва умолкли пулеметы подкрепления, ринулся вперед.

Следом за ним украинизированный батальон тоже поднялся и с криком “слава”, перекатившись через штрафников, устремился дальше.

И тогда “ура” и “слава” смешались: бежали все вместе, как в прошедшие три года войны.

Это была атака, какой давно уже не знали, — бой, где ведет вперед солдатская отвага, братство, чувство плеча.

Заняв последнюю линию вражеских окопов, штрафной полк и украинизированный батальон в азарте боя врезались клином во вражеские тылы…

Пилот Драгомирецкий и моторист Королевич наблюдали эту атаку с воздуха.

Драгомирецкий обернулся и что-то крикнул через плечо. Королевич по движению губ понял:

— Герои!

И Королевичу показалось, что у Драгомирецкого за стеклами лётных очков блеснули слезы.

Но Драгомирецкий тут же обернулся снова — и глазах у него был ужас. Он указывал рукой вниз.

Королевич видел теперь и сам. По дороге от Львова и Стрыя двигалась колонна: австрийская пехота, венгерская конница, немецкая полевая артиллерия.

Драгомирецкий заложил крутой вираж, и аэроплан лег на обратный курс. Теперь авиаторы увидели: со стороны Болехова и Долины во фланг группы прорыва спешила неприятельская конница.

Враг подтянул крупные резервы. С юга и с севера они выходят но фланги группе прорыва, с хода они отсекут оторвавшийся от тылов штрафной полк, возьмут его в кольцо. И тогда…

Поручик Драгомирецкий дал полный газ — и аэроплан устремился назад, на восток, к Тарнополю, в штабарм. Штрафной полк был осужден на гибель. Нельзя было терять ни минуты!

4

Командующий Восьмой армией, генерал Корнилов, стоял у аппарата с трубкой в руке, когда адъютант ввел пилота авиаразведки. Генерал приказал впускать пилотов без предупреждения и рапортовать ему непосредственно — дорог был каждый миг!

И все-таки генерал подал знак, маленькой, почт женской рукой останавливая рапорт: он говорил со ставкой фронта, и на проводе был сам министр. Керенский прибыл на позиции, чтобы лично руководить наступлением, которому надлежало войти в историю как “наступление свободы” и которое вошло как… “авантюра Керенского”.

— Неслыханный энтузиазм! — тихо говорил генерал, и его туго обтянутое морщинистой кожей скуластое лицо сияло, в зеленоватых глазах, за узенькими щелками век, поблескивали веселые искры. — Фронт прорван на протяжении семидесяти километров. Поздравляю вас, господин министр!

В калмыцких чертах Лавра Корнилова было что-то от овеянного степными ветрами сурового наездника-гуртоправа, но фигура отличалась неожиданной грацией и элегантностью. Он больше походил на изящную фарфоровую статуэтку наездника-степняка, чем на живого наездника и на живого степняка.

Генерал учтиво выслушал ответ министра, вероятно слова благодарности и поздравления, и сказал:

— Простите, Александр Федорович, я на минуту прерву разговор. Должен принизь рапорт с передовой. Немедленно вам доложу. Докладывайте, — обратился он к пилоту, продолжая держать в руке трубку полевого телефон.

Поручик Драгомирецкий рапортовал;

— Во фланги группы прорыва заходят крупные резервы противника: пехота, кавалерия, полевая артиллерия… Наступающий в центре гвардейский полк значительно оторвался от второго эшелона…

Корнилов бросил на него короткий, но острый взгляд:

— Итак? Вы полагаете?

У поручика Драгомирецкого пересохло в горле. Командарм спрашивал его мнение! Он через силу глотнул и сказал:

— Вражеская конница заходит в тыл полку штрафников. Возможно полное окружение — полк погибнет…

Это было слишком. Корнилов положил телефонную трубку на стол и прикрыл микрофон маленькой, женской ладонью. На безымянном пальце тускло поблескивало широкое обручальное кольцо.

— Трус! — не закричал, а точно свистнул Корнилов. Это была одна и тех интонаций генеральского голоса, от которых бледнели даже адъютанты. — Вы вылетели поручиком, а вернулись рядовым… Немедленно в воздух, две зеленые ракеты вниз моим гвардейцам! Запомните, — просвистел он, — условлено: две зеленые — продолжать наступление, две красные — отступать! Две зеленые! Отрапортуете через двадцать минут — снова станете поручиком…