Мир хижинам, война дворцам - Юрий Смолич

Он отвернулся — Драгомирецкому была видна только его спина, тонкая в талии, будто затянутая в корсет, — и скачал в трубку так же тихо и учтиво, как две минуты назад:

— Наступление развивается, Александр Федорович! Мои гвардейцы неудержимо катятся на запад. В частности — штрафной полк, который кровью смоет свой грех перед родиной…

Королевич ждал у машины, держась рукой за пропеллер.

— Ну как, господин поручик?

Драгомирецкий не ответил но в этом и не было нужды — взгляд его отвечал сам.

Королевич побледнел.

— Это… убийство! — крикнул он.

Драгомирецкий опять ничего не сказал, только взялся рукой за трос, чтобы влезть на крыло и прыгнуть в гондолу.

Тогда Королевич вытянулся “смирно”.

— Господин поручик! — с силой произнес он. — Вы — патриот! Вы любите родину! Но разве на пользу родины эта авантюра, афера? Группу прорыва обходят, а штрафной полк ляжет весь до одного… Мы с вами — солдаты, товарищ офицер!..

— Что ты несешь! — закричал Драгомирецкий, осатанев: все свое возмущение, всю свою боль он, казалось, вложил в этот крик. — Давай винт!

Королевич стоял вытянувшись, неподвижный.

— Винт! — крикнул Драгомирецкий, и это прозвучало уже как рыдание. — Хочешь, чтоб нас расстреляли?

Королевич прошептал:

— Я готов, чтоб меня расстреляли, только бы… остановить штрафной полк…

— Идиот! — всхлипнул Драгомирецкий.

Он взялся за очки на каске, чтобы опустить их на глаза, но, так и не опустив, схватил вдруг флягу, висевшую на боку, и дрожащими пальцами стал отвинчивать крышечку, — глотнуть спирта — и все трын-трава: опьянение — единственная отрада, когда ты ничего не можешь сделать, когда ты — ничто.

Королевич перехватил руку пилота:

— Не надо… поручик!

Драгомирецкий послушно оставил флягу, но расстегнул кобуру и вынул пистолет.

Королевич побелел, однако вытянулся “смирно”.

— Стреляйте, поручик!

Но тут же кинулся к Драгомирецкому: поручик целился себе в висок. Королевич был силен, а поручик в эту минуту слаб как ребенок; Королевич сжал ему запястье, и пистолет упал.

— Вы мальчишка… моторист… — заплакал Драгомирецкий, взялся обеими руками за тросы, подтянулся и прыгнул в кабину. — На десятом километре две зеленые вниз! — бросил он через плечо. Словно крикнул: “Будь я проклят!” — Винт!

Он надвинул очки, застегнул каску и приник к приборам.

Когда аэроплан взлетел и рев мотора перешел в ритмичное гудение, Королевич прокричал Драгомирецкому в ухо:

— Если дадите две зеленые, я прыгну с парашютом — предупредить об опасности штрафников!..

Ранцевые парашюты Котельникова — новинка отечественной авиации — были и у пилота и у авиамоториста за плечами, но прыгать с парашютом им еще не приходилось. Созданные Котельниковым в киевских мастерских и принятие на вооружение ранцевые парашюты КР-1 пока что использовались в воздухоплавательных отрядах и на некоторых самолетах только на случай аварии.

5

Солнце уже стояло высоко, и в Киеве в это время началась манифестация.

Мимо Думы церемониальным маршем, гулко печатая шаг, прошли два батальона офицеров: прапорщики, поручики и капитаны. Они были в полной офицерской форме, но, по-солдатски, под винтовкой. С тротуара их приветствовали звонкими рукоплесканиями. Отряд георгиевских кавалеров, выстроенный вдоль тротуаров для поддержания порядка, взял по-ефрейторски “на караул”. С балкона Думы сам Оберучев, командующий военным округом, — с сегодняшнего дня уже не полковник, а генерал, — крикнул офицерам:

— Да здравствует победа!

И прапорщики, поручики и капитаны ответили:

— Смерть!

На левом рукаве у каждого офицера был нашит черный бархатный ромб с черепом и скрещенными костями. Это маршировали два “ударных батальона смерти”, сформированные из офицеров киевских штабов и военных училищ.

“Батальоны смерти” продефилировали по Большой Bасильковской на станцию Киев-второй, погрузились в эшелоны и двинулись на запад — на фронт.

За “батальонами смерти” пришла по Крещатику гражданская манифестация. Ее организаторы успели учесть петроградский опыт: там манифестация началась еще рано утром, и телеграф уже принес первые сведения о ней.

В Петрограде демонстрация против наступления на фронте, подготовленная большевиками, была запрещена эсеровско-меньшевистским руководством Первого Всероссийского съезда Советов. Вместо антивоенной демонстрации эсеро-меньшевики решили провести патриотическую манифестацию. Транспаранты с надписями: “Доверие Временному правительству!”, “Долой раскол, да здравствует единство!”, “Война до победы!” — розданы были еще с вечера всем коллективам и организациям.

Каково же было изумление организаторов манифестации, когда утром они не увидели над колоннами ни одного из предусмотрительно заготовленных транспарантов. Люди шли либо вовсе без транспарантов, либо с обычными флагами “Пролетарии всех стран, соединяйтесь!”, либо с плакатами, изготовленными на скорую руку. Это шли пролетарские коллективы с Выборгской стороны, с Лиговки, из Колпина и отдельные воинские части. Надписи на плакатах гласили: “Долой войну!”, “Долой десять министров-капиталистов!”, “Вся власть Советам!”

Сто восьмидесятый пехотный полк шел с такими же плакатами только написанными по-украински, и был у них еще один плакат: “Требуем автономии Украины!” Нес его член солдатского комитета, вольноопределяющийся Юрий Коцюбинский.

Рабочие и солдатские колонны направились на Марсово поле и склонили знамена у могил жертв революции…

Киевские организаторы патриотической манифестации, учтя петроградский опыт, вместо плаката с лозунгом “Вся власть Советам” несли огромнейший транспарант “Объединимся вокруг Советов на поддержку Временного правительства”. Несли его партийные колонны меньшевиков и эсеров. Корреспонденты петербургских газет сразу сообщили по телеграфу:

“Киев, мать городов русских, демонстрировал свои патриотические чувства, свое доверие Временному правительству, свое намерение довести войну до победного конца…”

Когда манифестанты проходили мимо здания Думы, там было как раз получено сообщение из ставки, и председатель Думы объявил его с балкона через мегафон:

— Трехсоттысячная армия на Юго-Западном фронте перешла в наступление, фронт на протяжении семидесяти километров прорван, наступление свободы и защиты революции началось!

— Ура! — заронили манифестанты.

Оркестр на “Брехаловке” заиграл “Марсельезу”.

6

Когда под шасси аэроплана показалось поле боя, Королевич оттолкнулся и тяжело перевалился через борт гондолы.

Купол парашюта покачивался вверху, как второе, маленькое, твое собственное небо, а земля внизу будто колыхалась, вставала дыбом и снова проваливалась в бездну.

И в то мгновение, когда она поднималась сбоку стеной, Королевич видел на рыжей пахоте и на зеленой траве бесчисленное множество серых точек. Словно рука сеятеля разбросала зерна по пашне, чтобы под солнцем и дождем проросли они злаком. Но так только чудилось ему с высоты; зерна двигались — это солдаты штрафного полка бежали в стремительной атаке вперед. А может быть, это только казалось, что солдаты бегут? Может, и правда они уже полегли в землю, и свое последнее пристанище, в могилу на поле боя, — и земля же их укроет!

Парашют быстро падал вниз. Казалось, земля летит навстречу парашюту, чтоб поглотить и его, но Королевичу не было страшно. Им владело иное — беспокойное и вместе с тем возвышенное чувство. Мир вокруг был такой большой, и сейчас он встанет в этом мире на ноги, чтобы предупредить: товарищи, вас обошли, противник хочет отрезать вас от своих!..

Вдруг по ногам хлестнуло огнем, огонь опалил тело — пулеметы противника заметили парашют, — и когда Королевич упал на мягкую, рыхлую землю, он уже ничего не чувствовал и не думал…

В этот самый миг поручик Драгомирецкий выставил за борт ракетницу. Он был офицер, он получил приказ и обязан его выполнить точно. Две зеленые ракеты, как условлено, означали: позади все в порядке, фланги и тылы обеспечены, спокойно вперед, бог в помощь…

Драгомирецкий увидел: парашют Королевича вдруг увял и лег на землю как бесформенный лоскут. Глаз пилота — наметанный глаз, и Драгомирецкий понял: солдата Королевича нет в живых.

И друг неистовство охватило юношу. Он сбросил рукавицу — она мухой полетела за борт — и дрожащими пальцами схватил две красные ракеты. Еще миг, и из гондолы аэроплана один на другим помчались два красных огонька — туда, к скоплению серых точек, солдатам обреченного полка.

Две красные, как условлено, означали: наступление приостановить, зарыться в землю.