Последний из Двадцати (СИ) - Рок Алекс

Но самое обидное — ей казалось она слышит, как сквозь взгляд зеркал над ней насмехается тот, кто должен был преклонятся.

Стекло звеня посыпалось наземь осколками — счастливица зло и беспощадно терзала собственные отражения. Словно в слепой надежде вырвать из них всё то, что она ненавидела в самой себе.

Рун смотрел за её мятущейся, бесполезной истерикой, понимая что попал в самую точку. Покрякивал от удовольствия старый Мяхар — не зря, приговаривал он, ох не зря он учил своего ученика не только думать, но и чувствовать, понимать с кем и чем имеешь дело. Видишь страхи врага — видишь его насквозь.

Словно летучая мышь, он спрыгнул со своего укрытия. Не ждавшая его появления сейчас, бестия отшатнулась, нелепо попятилась прочь. Осколки впивались ей в лапы, царапали кожу — кровь непривычно сине-бурого цвета стекалась в лужицу под её ногами.

Он привёл её туда, где не завершил начатое. Он привёл её туда, откуда она столько лет пыталась убежать. Прошлое пышным плащом развевалось за спинами обоих, желая лишь одного — развязки.

Глаза счастливицы блуждали по его телу в страхе отыскать оружие. Шар, в котором бурлила погибель.

Рун расставил руки, словно в непонятном ей желании показать, что он совершенно безоружен.

Внутри головы бестии билась жуткая, мерзкая в своём осознании мысль — мальчишка играет с ней, манит своей податливостью и доступностью, как и в прошлый раз. На за пазухой прячет камень.

Здесь, на границе морока её собственные чувства были бессильны. Она понимала, что напрасно напрягает слух, тянет ноздрями в надежде учуять дух подвоха, но не переставала осторожничать.

Он словно давал ей время опомниться, унять дрожь, прийти в себя: будто желал вновь оказаться во власти её морока.

Обманка.

Обманка, обманка, обманка!

Всё нутро бестии молило её об одном — бежать прочь. Вырвать из себя мальчишку, швырнуть его прочь из своего сознания, не давать ему перестраивать её мир так, как ему хочется. И уже тогда, там, на краю озера, он не успеет даже сделать шага, как она прикончит его.

Да, да, да!

Желание обладать сменилось неистребимым желанием уничтожить его. Как угрозу, как опасность! Наивность, что заставляла верить её, будто этот чародей не такой, как тот, старый сгинула из неё, что злой дух, оставив после себя лишь убеждение.

Видишь чародея — убей!

Не поиграй, не съешь.

Убей.

Её бездействие спровоцировало его — парень смело, словно навстречу судьбе, сделал шаг. Другой, третий, пятый — он надвигался на неё как гора. Необузданный ужас ещё только потягивался и просыпался внутри счастливицы, когда молодость мальчишки вдруг и за мгновение сменилась сединами. Подбородок украсился неухоженной, большой бородой. Из под тяжёлых век на неё уставились полные равнодушия старческие глаза.

Старый чародей хотел убить её не из злобы или мести. Он просто хотел её убить.

Словно не помня саму себя, она сначала бросилась на него. Отчаянно, как в беспамятстве, она заработала руками. Рассечь ненавистную, страшную рожу, срубить голову, изорвать в клочья!

Он перехватил её легко и непринуждённо, как и тогда. Сухие, но полные мужской силы руки сжали её, будто тиски. Широкая ладонь отвесила ей затрещину. Как из адской хватки, она рванула прочь — и вырвалась. Вихрем бросилась наутёк: наверх, из подпола, под лучи лунного света.

Грузно, тяжело, скрипя как половицы, старик шёл за ней следом. В руках он держал клубящуюся, ждущую своего часа смерть — только для неё. В пышущем коме ей виделись руки Бледных — костлявыми, узловатыми пальцами они жаждали дотянуться до своей добычи. Словно это хоть чем-то могло помочь, бестия взвыла.

Её когти вспороли сладкий сон, пробиваясь из собственного кошмара в чужую мечту. В ноздри тот же час ударил запах мокрой от пота шерсти, животного тепла. Взгляд жёлтых, внимательных, волчьих глаз, маленький волчонок игрался с черепом — вчерашней добычей. Сон, что она внушила тому оборотню — где есть только семья, охота, запахи и звуки. И бесконечная, безмятежная ночь.

Старик, словно возмездие мелькал отовсюду. Краешек длинного плаща за деревом, следящий взгляд из-за ближайшего куста, руки, готовые поймать и казнить беглянку за каждым углом. Невидимым и неведомым преследователем, он тащился за ней как на привязи. Когти вновь прошлись по ни в чём не повинному воздуху — чужая мечта забулькала, словно умирая. Плевать, думала счастливица, оборотня больше нет…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Комом грязи она обрушилась посреди большого, обеденного стола — запрыгали заботливо расставленные тарелки, покатились по полу кружки.

Никто и не обратил внимания: взгляды многочисленной родни были прикованы лишь к раскачивающемуся в кресле самодовольному старика. Дети — один другого младше копошились у ног, стремились влезть на колени, теребили за рукав в своих извечно бестолковых, малоинтересных просьбах.

Счастливица выкатилась в прихожую — и вовремя. Дверь заднего двора едва не слетела с петель от мощного удара. Старый чародей не спешил, но будто вопреки тому всякий раз оказывался у счастливицв за спиной. Он горазд был обратиться из встречного забулдыги, выползти из грязной лужи, отпихнув настойчивого кабаниса, соскочить с размалёванного мальцами забора. Рисунок оживал, вышагивал, приближался.

Как неотвратимость.

Как смерть.

Бестия нырнула в другую мечту, затем ещё в одну. Не ведая усталости от сидящего на её плечах отчаяния, она проникала в одно счастье за другим. Сказки — такие простые и незатейливые, для каждого своя, что старательно она вырисовывала своей еде, в одночасье оборачивались кошмаром. Старик стремился не только нагнать беглянку, но оставлял за собой чёрную полосу разочарований. Образы крошились, будто хрустальные графины при встрече с молотком, а счастливица чуяла, как тают её собственные силы. Чуяла — и ничего не могла поделать.

Старик тащил кляксу цинизма будто за хвост, и наивность, которой она стремилась заполнить всё вокруг, бежала в ужасе.

Под конец случилось страшное.

Очередная мечта лопнула, сошла на нет, а она вывалилась к порогу старого, полуразваленного и заброшенного дома. Лунный свет, дождь, обломки битых зеркал в подвальном прогале.

Она вернулась туда, откуда и бежала.

Оборачиваться не было смысла — она знала, что он стоит за спиной, но всё же не удержалась…

Финал

Голова чародея готова была лопнуть, что переспелый арбуз. Парня мутило как никогда раньше — он попытался встать на ноги, но тотчас же плюхнулся опять в мокрый песок. Непослушное тело молило лишь о мгновении отдыха. Рун же знал, что стоит ему дать слабину — и он провалится в сон. И возможно, что уже никогда не проснётся.

Ска стояла там же, где он и запомнил. Поникшая голова, открывшийся рот, безжизненные стеклянные глаза. Он прислушался и услышал мерное механическое жужжание в утробе стальной девы, успокоился. Не сломалась, лишь выключилась. Надо будет просто активировать её по новой — и всё.

Босые ноги мокро шлепали по песку. Чародей едва тащился, будто излишне ленивая улитка.

Он не сразу нашёл её взглядом. А когда нашёл — не поверил. Маленькая, скорчившаяся на земле фигурка больше походила на нелепую древесную корягу, чем на бездушную убийцу, нечисть и насылательницу морока. Словно ему удалось вытащить из неё всю мощь, что была в ней и лишить сил, она выглядела хрупкой и слабой, как никогда.

Буркала затёкших, усталых глаз уставились на него. Парню казалось, что он прочитает в них вопрос, упрёк, обвинение, но тщетно.

Так смотрят на пустое место.

Взять её на руки оказалось сложнее, чем он думал. Лёгкая и высохшая на вид, она показалась его рукам невероятно тяжёлой.

Он ждал, что в ней вот-вот пробудятся последние силы, что она захочет укусить его — хотя бы напоследок и побольнее. Вместо этого его, будто туманом, обволакивало её безволие.

Идти было трудно, устоять на ногах — ещё труднее. Последнего из Двадцати швыряло как крохотный шлюп в жутчайшую бурю. Ему можно было лишь расслабить руки, и девчонка сама плюхнется в ядовитую для неё воду.