Шолохов. Незаконный - Прилепин Захар

Шолохов ушёл вдохновлённый.

Едва ли он знал, что в биографии его начала вырисовываться коллизия сродни «Трём мушкетёрам»: с одной стороны – Сталин, с другой – Сырцов, и молодой провинциал посреди предстоящей жесточайшей политической драки.

Но вот ведь куда его, татарчука, судьба занесла. Под самую кремлёвскую звезду.

* * *

После встречи со Сталиным у Шолохова созреет решение вступить в партию. Возможно, в той или иной форме Сталин сам подтолкнул его к этому. Мог просто спросить: «А вы член партии, товарищ Шолохов?» И на отрицательный ответ покачать головой.

Приняв сторону и выбрав путь, Шолохов шёл по нему дальше. И ему важно было чувствовать себя более устойчиво: и для того, чтобы не позволить совсем распоясаться местному руководству, проводящему коллективизацию, и для того, чтобы пробить по партийной линии третью книгу «Тихого Дона», и для того, чтобы иметь право высказать в новом романе всё, что считает нужным.

Поручителями Шолохова изначально были Серафимович и Авербах, но потом последний отпал: отношения с ним окончательно испортились.

Будущий партиец был обязан заниматься общественной работой, поэтому Шолохов согласился вести в Ростове литературную группу при редакции газеты «Большевистский Дон». Несколько раз читал там лекции. Слушавшие запомнили три темы: Чехов, Лев Толстой и Маяковский. Шолохов безусловно отдавал предпочтение Есенину, – но Маяковский в апреле 1930-го застрелился. Даже полгода спустя шок от этой вести не рассеялся.

Рассказывал, вспоминают, «без конспектов», говорил «свободно». Про Чехова и Толстого получилось интересней, чем про Маяковского. Потому что – учителя.

Чехов – сдержанность, ирония, лаконизм, умение дать природу и настроение через природу, – всё важные Шолохову вещи.

Толстой – архитектура, постройка гигантских конструкций, разрешение нравственных задач без ложного догматизма – по крайней мере в художественных текстах; постановка огромных вопросов; мудрое авторское спокойствие.

Пришло время приёма в кандидаты.

Луговой: «Принимали… на открытом партийном собрании в Доме культуры. Народу собралось много. Один из выступавших, Шевченко Иван Григорьевич, к тому времени заведовавший райзо, обвинил Шолохова в том, что он пишет про казаков-контрреволюционеров, а не пишет о рабочих фабрик и заводов, шахтёрах, советовал ему ехать в промышленные районы, изучать жизнь рабочих и писать о них. Остальные участники собрания единогласно поддержали Михаила Александровича».

В кандидатском статусе Шолохов останется почти на два года.

Ростовское руководство не слишком его любило и по возможности придерживало. В следующий раз, когда он донесёт в Москве про донские дела, можно будет хотя бы сказать проверяющим органам в ответ: вы кому верите – нам, коммунистам, или этому беспартийному гражданину, женатому на атаманской дочери?

Значимость Шолохова росла день ото дня, и это не могло не волновать начальство.

Горький написал Сталину письмо с просьбой выпустить из страны к нему в гости двух видных советских писателей: Шолохова и Артёма Весёлого. «Я не знаю, не встречал их, но очень хотелось бы познакомиться с ними», – писал Горький.

Сталин одобрил.

В Ростов из ЦК ВКП(б) пришло приглашение: товарищ Горький приглашает Михаила Александровича Шолохова в Сорренто.

Из Ростова телеграфировали в станицу Вёшенскую: товарищ Шолохов, заезжайте за приглашением. Вернулся оттуда домой то ли весёлый, то ли раздосадованный: собирай, Маруся, чемодан – в Италию еду! Через Германию! Дались они мне – когда тут такие дела…

С чемоданом отбыл в Москву. Направляя, как было положено тогда, в ЦК просьбу о выезде за границу, Шолохов, добрая душа, попросил ещё и за своего товарища Василия Кудашёва. Едва ли утверждавший окончательный список выезжающих Сталин знал фамилию Кудашёва прежде, но товарищу Шолохову не отказал.

Так сложилась их компания: Шолохов и Артём Весёлый, которых позвал Горький, и Кудашёв, которого позвал Шолохов.

Весёлого на самом деле звали Николай Иванович Кочкуров. Родился он в Самаре, работал до революции и в рыбацких артелях на Волге, и ломовым извозчиком, и чернорабочим на Трубочном заводе. В Гражданскую воевал. Затем служил матросом на Черноморском флоте. Публиковался с 1918 года. В 1920-м, в 21 год, начал работать над эпосом «Россия, кровью умытая». Признавался, что замысел романа родился, когда он на перегоне от Тихорецкой к Екатеринодару из окна поезда увидел десятитысячное казачье войско. Работа над книгой продлится 17 лет и оборвётся вместе с жизнью автора в 1937-м. Другим крупным произведением Весёлого будет роман из истории казачества «Гуляй, Волга!» С Шолоховым им было о чём поговорить.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

В поезде оказались в купе с немцем. Он скоро понял, что угодил в компанию большевиков, вышел в коридор и больше не возвращался. Всех это смешило – настала ночь, а он всё стоит.

Весёлый говорил Шолохову:

– Я моряк, а ты в гимназии учился. Иди скажи ему, что у нас тут консервы на столе, а не бомбы.

* * *

В Берлине все трое оказались в одинаковой одежде: товарищ правительство приодело литераторов в спецхране для дипкорпуса.

Согласно плану, они должны были получить визы на проезд к Горькому у итальянского генконсула в Германии. Но началась не вполне объяснимая волокита, и троица задержалась в Берлине. Кажется, они не скучали. Есть фотография: стоят на какой-то берлинской штрассе, выстроившись по росту: невысокий Шолохов, повыше его Кудашёв, и ещё выше – Весёлый. Все в тех самых, из спецхрана, элегантных пальто и шляпах: Весёлый признавался, что шляпу надел впервые в жизни.

Хоть и декабрь, а снега не было вовсе. Провожатыми им служили дочка Левицкой Маргарита и её муж – учёный, коммунист, военный инженер первого ранга Иван Клеймёнов, который работал от советского торгпредства на заводе Мессершмитта. Фото – его. Клеймёнов и Шолохов тогда крепко сошлись.

Поначалу визитёры смотрели на берлинскую жизнь во все глаза. Шолохов (из письма): «Девушки тут красивые. Большинство молодёжи, – чудесный народ! Здоровый, сильный, складный!» Но впечатления быстро утомили: «Половодье огней… в глазах пестрядь от движения».

Сходили на фильм «На Западном фронте без перемен» по Ремарку. Показ пытались сорвать буйные молодые люди: под ноги зрителям выпустили мышей; затем началась драка у входа; вызвали полицию. Шум, брань, визги!..

В Германии вызревал, выкарабкивался на свет – и принюхивался к этому свету – фашизм.

Фильм Шолохову очень понравился. Явление негодяев лишь усилило впечатления. В тот же день они угодили в фашистскую толпу, которую разгоняла полиция, – и едва не были биты резиновыми палками.

Шолохов дал интервью коммунистической газете «Роте фане», опубликованное 16 декабря. Отчасти в хлестаковской манере поведал, что в Советском Союзе выросли читатели, каких нигде нет – только один профсоюз металлистов Ленинграда передал ему тысячу писем, – и пишут читатели лучше и умней, чем любые критики; назвал себя «настоящим ленинцем» и сказал, что коллективизация идёт по плану.

В Берлине Шолохов с новой силой заскучал по Цесарской. Написал оттуда ей несколько чувственных писем: «Хочется взять тебя за руку, тепло-тепло заглянуть под брови и спросить: “Ну, Эммушка, как она жизня молодая проходит?” Однако мало чего хочется. Верно, дружище?»

В ответ Цесарская должна была бы написать: да, хочу, чтоб ты взял меня за руку. Другой бы разговор завязался. Но она так не отвечала.

Шолохов не отпускал мягкой хватки: «…Было бы неплохо, если б ты срочно черкнула мне о твоих планах. Где ты будешь этот месяц, где я тебя увижу?» И далее: «Не хочу говорить с тобой через эту трёхметровую бумагу. Хочу видеть и слышать тебя… Хорошо и тягостно вспоминать в прокуренной комнате о тебе и о степном ветре, и о дорогах, исхоженных и изъезженных за мою недолгую жизню: придётся ли нам с тобою походить по ним плечом к плечу? Аюшки?»

Он предлагал ей сердечную связь.