Елена Троянская - Маргарет Джордж

Кто-то запер меня в колодце.

Почему? Кто? И как выбраться? Я начала стучать по дереву, но оно поглощало звук. Я принялась кричать. Мой голос должны были услышать сквозь крышку, но никто не отозвался, не открыл крышку.

Я присела на ступеньку. Камень был холодным и влажным. Сердце колотилось от ужаса, что я заперта под землей.

Но усилием воли я заставила себя рассуждать здраво. Это общественный колодец, причем главный, он находится возле храма Афины. Люди им постоянно пользуются. Его не могут закрыть надолго, не объяснив причин. Поэтому меня заперли, чтобы спрятать на несколько часов, не больше. Но что должно было произойти за эти несколько часов столь важное, что меня решили упрятать с глаз долой?

Вероятно, не хотят, чтобы я видела кого-то — или кто-то видел меня. Греки? Прибыли послы? Почему меня нужно прятать от них? Чего боятся троянцы? Ведь не того, что я решу вернуться в Грецию? Все, кроме Париса, обрадовались бы этому.

Но… Возможно, все не так. В Трое есть силы, которые хотят войны и не желают, чтобы ей что-либо помешало.

Или, может, кто-то не хочет, чтобы греки видели меня, из страха, что они попытаются на месте захватить меня силой? Или, может… Нет, гадать бесполезно. Есть множество причин, почему кому-либо выгодно, чтобы я не встретилась с греками, а греки со мной.

Платье намокло, я стала дрожать. Я покрылась холодным потом, зуб на зуб не попадал. Я съежилась и закуталась в плащ, но он был тонким: ведь уже наступила весна.

Казалось, я просидела так целую вечность. Будто издалека, я слышала, как к колодцу подходят люди, удивляются или сердятся, обнаружив, что он закрыт. Щели в крышке почернели — наступила ночь. Прошли часы, долгие часы моего заточения. Для питья у меня был полный кувшин воды, но желудок сводило от голода. Горелки внизу вспыхнули в последний раз и погасли — кончилось масло. Меня обступила темнота.

По узким полоскам света в щелях крышки я поняла, что наступило утро. Я уже не могла сидеть — сползала вниз, меня колотила лихорадка, с которой я не могла совладать. Почему никто не возмущается, что колодец закрыт? И тут — мое сердце упало от ужаса — я подумала, что в Трое достаточно других колодцев. Может, кто-то пустил слух, что вода в этом колодце отравлена. В таком случае он долго будет оставаться закрытым.

В отчаянии я снова стала колотить по крышке. Никакого ответа. Может, рядом никого не оказалось. Я продолжала стучать и кричать так громко, что заложило собственные уши. Мне нужно было так себя вести сначала, а не теперь, когда у меня мало сил и никого нет рядом. Но теперь мной руководило отчаяние. Я понимала, что не переживу еще одной ночи под землей.

Неожиданно крышка приподнялась, и надо мной показалось обезумевшее лицо Париса.

— Любовь моя! Кто сделал это с тобой? — Он спрыгнул вниз, ко мне. — Ты жива? Сможешь выбраться? Нет, я сам вынесу тебя.

Не слушая моих возражений, он наклонился, взял меня на руки и вынес на солнечный свет, который никогда не казался мне таким желанным.

Колодец уж окружала толпа любопытных. Они молча посторонились, чтобы Парис мог пронести меня.

— Что произошло? — спрашивала я. — Я как раз набирала воду, когда захлопнулась крышка колодца. Что у вас стряслось?

— Ничего не стряслось, — ответил Парис. — Приходили Менелай с Одиссеем. Похоже, кто-то очень не хотел, чтобы ты увидела их. Или они тебя.

Менелай! Он был здесь, в Трое!

— Не может быть!

— Это правда. Менелай потребовал, чтобы ты пришла и сказала ему сама, лично, что находишься здесь по доброй воле. Он сказал, что, пока не услышит это заявление из твоих уст, он ни за что не поверит, что его верная и любящая жена не была похищена силой. Приам послал за тобой, но его слуга вернулся без тебя. Одиссей обвинил Приама в том, что он превращает послов в посмешище. И заявил, что, раз тебя не смеют привести, это само по себе доказывает, что тебя похитили и удерживают силой, как пленницу.

— Почему же ты ничего не сказал им?

— Меня не было там. Кто-то напоил меня вином, и я весь день проспал как убитый. Приам посылал за мной, но его люди не смогли разбудить меня. Я ничего не помню. Но они вернулись в зал и доложили, что я валяюсь пьяный.

— О боги мои, боги!

Наш враг был смел и хитер. Теперь Парис в глазах греков предстал беспутным пьяницей.

— Деифоб пришел в дикую ярость, что греки оскорбляют Приама, и набросился на них с мечом. Антимах крикнул, что самое лучшее — убить Менелая с Одиссеем и перекинуть их тела через городскую стену.

— Нет!

Мое сердце оборвалось, когда я представила себе эту картину.

— Остальные поддержали Деифоба. Кроме Антенора. Тот сказал, что может свидетельствовать: ты прибыла в Трою по своей воле, но все равно законы чести требуют, чтобы тебя мирно вернули Менелаю. Тогда совет набросился на Антенора. Он вместе с греками вынужден был укрыться в своем доме. Менелай с Одиссеем уехали рано утром, под сильной охраной.

Они никогда не простят этого унижения. И они подумали, что я тоже участвовала в нем, выразила им пренебрежение, отказалась явиться на переговоры. Либо они решили, что меня и правда содержат здесь как пленницу. И в том и в другом случае войны не миновать. Менелай… Менелай захочет лично отомстить мне и Парису.

— Менелай — спокойный, мягкий человек. Но ему нанесли личное оскорбление, — сказала я. — Он думает, что и я, и троянцы выразили ему презрение и хотим войны. А ведь это совсем не так!

Да, наш невидимый враг одержал блестящую победу. Не знаю, кто мне подсыпал снотворное в вино. А ты не видела, кто закрыл колодец?

— Нет, я была внизу, у воды. Я не видела не только лица, но даже рук.

— Да, нелегко нам будет найти его. Или ее.

Почему ты говоришь в единственном числе? У нас много врагов, — сказала я, и чудовищность этого простого утверждения была невыносима.

— В Трое совсем не много людей, которые ненавидят нас так, что согласны отомстить нам ценой жизни своих же сородичей, троянцев. Я уверяю тебя, скоро станет ясно, чьих рук это дело.

Конечно, нам нужно знать своего врага в лицо, но мне очень не хотелось смотреть в это лицо.

А может, Парис ошибается. Возможно, злоумышленников направляла не лютая ненависть к нам, а жажда войны.

XLII

— Геланор, — говорил Парис, — я доверяю твоим глазам и ушам. Ты знаешь об истории с колодцем. Что ты об этом думаешь?

Мы прогуливались по вестибюлю нашего нового дома. Столь нового, что в воздухе чувствовался запах свежей штукатурки. Эвадна была с нами. У меня появились две троянские служанки: Скарфа и Левка. В тот день я их отослала специально, чтобы они не могли подслушать наш разговор: настолько подозрительность и недоверие овладели мной.

Геланор смерил меня оценивающим взглядом.

— Я в Трое новичок. Я только начал прислушиваться и приглядываться.

Парис покачал головой.

— И все же подчас именно новичок свежим взглядом замечает то, чего не видит старожил.

— Ну что ж…

Я ожидала, что Геланор начнет перечислять троянцев одного за другим, разбирать вероятность того, что он преступник, вскрывать возможные мотивы. Вместо этого он сказал:

— Я думаю, в городе есть вражеские лазутчики. Не исключаю, что это троянцы, чем-то недовольные и перешедшие на сторону врага, но считаю это маловероятным.

— Лазутчики! — выдохнул Парис.

— Я полагаю, это греки, но они мастерски меняют облик, — продолжал Геланор. — Конечно, лучше подкупить троянца. Тогда не нужно придумывать, как человек оказался в городе, беспокоиться из-за выговора, из-за того, что он выдаст себя, совершив какую-то оплошность. Но такого человека трудно найти, если не имеешь возможности свободно передвигаться по городу и общаться с его жителями. Чужеземцы подолгу общаются с троянцами только во время ярмарки, а она давно закончилась.

— Неужели можно, не будучи троянцем, притвориться им так убедительно, что другие троянцы поверят? — спросила я.

Про себя я знала, что у меня другой выговор, я употребляю много непонятных троянцам слов, и вообще есть множество признаков, по которым можно сразу определить, что я не троянка.

— Можно, уж поверь мне, — ответил Геланор. — Притворством эти люди зарабатывают свой хлеб, как крестьянин пахотой, а кузнец ковкой. Они могут изобразить любого человека, даже не существующего.

— Но как им удается притворяться постоянно? — удивился Парис. — Дети играют в такие игры, но им в тот же день надоедает.

Геланор улыбнулся. Его улыбка одновременно и успокаивала, и отстраняла.

— Им приходится поверить в выбранный образ. Они принимают его полностью, а прежнее «я» стирается.

— Вижу лицо, — вдруг сказала Эвадна. — Лицо молодого человека.

Она вздохнула и прибавила:

— А больше ничего не вижу.

Мы расспрашивали свидетелей визита о Менелае и Одиссее — что они говорили, как смотрели? Зал совета был набит битком, люди толпились вдоль стен. Менелай произвел на всех благоприятное впечатление: смотрел прямо, открыто, говорил спокойно, убедительно. Его требования были разумны. Он сказал, что Парис нарушил самый главный закон, закон гостеприимства: переступил порог дома под видом друга и украл жену хозяина, когда тот уехал. Теперь есть два пути: путь правды и путь обиды. Правда требует возвращения беззаконно похищенного, неужели троянцы выберут путь обиды? Он уверен, что меня увезли против моей воли, совершив насилие.