На день погребения моего - Томас Пинчон

 — Не совсем понимаю логику,  — сказал Лью,  — зачем спасать жизни бомбистов, если каждая спасенная жизнь может стоить десятков невинных жертв в будущем.

   Док усмехнулся и осмотрел манжеты своей рубашки:

 —   Жизни невинных буржуев. Хм... «невинных».

Ассистент привез на колесной тележке кофе в колбе Эрленмейера, чашки и тарелку странных маффинов.

 —  Вы, как американец, не сможете это понять, но сохранились доказательства того, что цивилизация, когда-то существовавшая на нашем острове  — это игра в крикет. Для многих из нас крикетный матч  — некий религиозный обряд. Тишина, затаив дыхание, на школьной площадке этой ночью, вроде того. «Невинные», дальше некуда. И даже здесь у нас есть...

Он осторожно держал крикетный мяч, практически сиявший при электрическом освещении.

 — С некоторых пор на холмах графств Англии и Уэльса появляется таинственная фигура в белых фланелевых брюках, известная в этой лаборатории как Джентльмен Бомбист из Хэдингли, на единственной его известной фотографии на его плече висит обычная сумка игрока в крикет, в которой он несет несколько сферических ручных гранат, замаскированных под крикетные мячи. Вот один из них, который нам удалось восстановить полностью. Его трение о брюки активирует запальное устройство внутри. Вероятно, вы заметили, что он более глянцевитый и намного более плотно сшитый, чем британские мячи, похож скорее на австралийский мяч «кукабарра». Поскольку сейчас серия игр Эшес и страсти могут накалиться, австралийцы, которых у нас нынче некоторый переизбыток, могут стать невольным прикрытием для старины Дж. Б. из Х., а также  — легкой мишенью для обвинений.

   — Он бросает бомбы во время игры в крикет?

   — Мы стараемся не произносить слово «бомба», на самом деле это скорее граната с ядовитым газом. И он обычно ждет чая.

   — Ядовитый газ?

   Что-то новенькое для Лью. Но д-р де Боттл бросил мрачный взгляд.

 — Фосген,  — как-то по-особенному он произнес это слово.  — Это, скорее, французский термин. Фосген. Мы предпочитаем называть его «хлористый карбонил». Менее...тревожно, что ли. Проблему для полиции создает то, что, в зависимости от облака распыления, очень часто жертвы не знают, что их отравили газом. А потом вдруг, таинственным образом, как пишут в газетах, через сорок восемь часов они умирают. Почему вы так смотрите на этот маффин?

   — Что. А. Из-за цвета, наверное.

  — Прелестный оттенок пурпурного, не так ли, кипяченое сандаловое дерево, шеф-повар добавляет его во всё  — не бойтесь, вы не отравитесь, немного танина, вероятно, не более того.

 Ладно, а вот еще, хм...,  — беря кусок этого маффина и указывая на несколько вкраплений яркого, несомненно, бирюзового, цвета.

  — Во имя всего святого, Льюис, не ешьте это,  — воскликнул Нэвилл, следом за которым шел его коадъютор, они двигались в каком-то веселом опьянении, подпрыгивая на несколько дюймов.

 —  А посмотри, что мы нашли!  — Найджел протянул судок с некоторым количеством бежевого вещества, которое Лью сразу узнал.

 —   С Днем рождения!  — закричали они хором.

   — Чья это гениальная идея...

   — Успокойся, Льюис, ты  — Близнецы, это очевидно, а что касается точной даты, мадам Эскимофф знает всё.

   — Раз уж о ней зашла речь...

 Во время их предыдущей встречи д-р де Боттл грустно спросил у Нэвилла и Найджела, когда, если когда-нибудь, Британия вернет себе кубок Эшес, и парни согласились проконсультироваться у экстатики.

 —  В следующем году,  — ответила мадам Эскимофф,  — но только если им хватит ума выбрать этого волчка из Миддлсекса, молодого Босанке, работающего с абсолютно адским мячом, кажется, что будет отскок слева, а потом мяч летит в другую сторону. Удивительная физическая динамика, фактически неизученная. Говорят, что это австралийское изобретение, но, к вящему удивлению, нашелся англичанин, умеющий подавать мяч.

 —  Я побегу к своему букмекеру,  — любезно заверил парней д-р де Боттл.

 Было решено, что Лью поедет в Кэмбридж с Когеном, на встречу с профессором Ренфрю.

   — А, понимаю. Вы берете меня с собой в качестве бойца.

  — Нет, на самом деле вот наша защита,  — к ним подошел джентльмен среднего роста и безобидного вида, его рука в перчатке держала сэндвич с водным крессом.  — Клив Краучмас. Вы могли запомнить его голос на недавнем ночном сеансе у мадам Эскимофф.

Человек приветствовал Когена, подняв левую руку, затем оттопырив пальцы попарно от большого, так что они сформировали древнееврейскую букву шин, обозначавшую первую букву одного из пре-Мозаичных (то есть  — во множественном числе) имен Бога, которое никогда нельзя произносить.

 —  Одним словом, пожелание долгих лет жизни и процветания,  — объяснил Коген, отвечая тем же жестом.

 На заре своей карьеры Клив Краучмас был заурядным государственным служащим, без раздумий амбициозным, но не настолько алчным, насколько, как он вскоре выяснил, он мог бы быть. Он работал в Управлении по государственным задолженностям Османской империи, международной организации, которую несколькими годами ранее Турецкий Султан уполномочил собирать и распределять налоговые поступления для реструктуризации долгов его перегруженной долгами Империи. В теории У. Г. З. собирала налоги с продаж рыбы, алкоголя, табачных изделий, соли, шелка и марок  — так называемые «Шесть Косвенных Взносов»  — и передавала деньги различным держателям облигаций в Британии, Франции, Австро-Венгрии, Германии, Италии и Голландии.

Но никто, знакомый со Вторым Законом Термодинамики, не смог бы надеяться на идеальную доставку средств  — некоторые из этих турецких фунтов всегда терялись в процессе, создавая возможности, которые соблазнили бы и человека, зашедшего на пути к святости дальше, чем Клив Краучмас.

Обычным образом Краучмас, мало разбиравшийся в метафизике, не распознал бы проявление метафизического даже в акте морсус фундаменто. Это было настолько же чуждо ему, как легкомыслие, хотя в те дни проходило множество раутов, на которых он подвергался преследованиям. «О, Кливи!»  — пели в унисон три или четыре женских голоса на грани самоиндуцированного смеха из другого конца обильно украшенной пальмами галереи какого-нибудь гостиничного бального зала. Краучмас даже не желал спросить «что?» в ответ. Этот вопрос открыл бы дверь, через которую начало бы бегать туда-сюда слишком много фарсовых созданий.

Но, как ни странно, он сопротивлялся материальному соблазну. Поскольку Восточный Вопрос