На день погребения моего - Томас Пинчон

схем, создаваемых мисс Памелой («Пикси») Колмен Смит под руководством мистера Уэйта. Но вскоре Лью вывели из заблуждения.

 — В грамматике своего произвола,  — инструктировали его,  — Айкосадиады, или Компания Двадцати двух, не обращает внимания ни на пол, ни на количество. «Колесница» может превратиться в полноценную боевую единицу, нередко обладая потенциалом целого полка. Призывайте Иерофанта, и дверь с легкостью может открыться перед женщиной, в некотором роде даже поразительной, которую вы в свое время возжелаете.

  —  Мужчина, о боже.

   — Ну, не обязательно, знаете ли.

 Словно проверяя нового полицейского на дежурстве, двадцать два без промедления продемонстрировали Лью эту номенклатурную гибкость.

Умеренность (номер XIV) оказалась целой семьей Укенфаев, живущей в неприятном западном пригороде, каждый из членов семьи специализировался на своем определенном патологическом импульсе, который он или она не могли контролировать, включая сутяжничество, зависимость от хлорала, прилюдную мастурбацию, неожиданное применение огнестрельного оружия и, в случае младенца, Деса, которому едва исполнился год, но он весил уже четыре стоуна, эта форма прожорливости была известна студентам с хвостами как gaver du visage. По новейшим данным Отшельник (IX) был радушным хозяином табачной лавки, одним из постоянных клиентов которой вскоре стал Лью, Колесо Фортуны (X) был владельцем опиумных притонов из центральных графств, чью роскошную жизнь обеспечивали «точки» по всему Лондону, а также в Бирмингеме, Манчестере и Ливерпуле, Страшный Суд (XX) была проституткой из Семи Циферблатов, иногда сопровождаемой своим Сутенером, и так далее... Как нельзя лучше для Лью, которому всегда нравилось встречаться с новыми интересными людьми, а от рутины, которую они приносили с собой, представляясь, с легкостью можно было избавиться. Но потом они начали приходить к нему по двое.

Лью находился в Англии меньше недели, когда однажды ночью вбежал неофит И. П. Н. Т., его лицо было белым, как штукатурка, от волнения он забыл снять шляпу, фетровую «федору» цвета мальвы.

 — Великий Коген, Великий Коген! Простите мое вторжение! Меня попросили вручить вам это лично в руки.

И вручил клочок светло-голубой почтовой бумаги.

 —  Совершенно верно,  — кивнул ВК,  — сеанс у мадам Эскимофф этой ночью, не так ли... посмотрим, тогда... бог мой.

Листок выпорхнул из руки, которая внезапно начала напоминать тряпку. Лью, надеявшийся на спокойный вечер, взглянул на него с любопытством. Коген уже снимал свою церемониальную мантию и искал туфли. Лью вытащил носки из кармана пиджака, схватил туфли, они вместе вышли на улицу, сели в старомодный экипаж и тронулись.

По дороге Великий Коген обрисовал ситуацию.

 — Вполне вероятно, это связано,  — вздохнул он, доставая из внутреннего кармана колоду Таро и пролистывая ее,  — с...вот, вот этим, номер XV, Дьявол,  — в частности, продолжал Коген, с двумя скованными цепью фигурами в нижней части карты, нарисовавшая их художница мисс Колмен Смит, вероятно, вслед за Данте, представила их как простых обнаженных мужчину и женщину, хотя в более ранней традиции их изображали как пару демонов, без указания пола, их судьбы были связаны и они не смогли бы разъединиться, даже если бы захотели. Сейчас эту несчастливую позицию в Старшем Аркане занимала пара соперничающих университетских профессоров, Ренфрю в Кэмбридже и Верфнер в Геттингене, не только хорошо известных в университетской среде, но и претендующих на влияние в высшем свете. Несколько лет назад, после Берлинской конференции 1878 года их общий научный интерес к Восточному вопросу перерос из удаленной перебранки на страницах научных журналов в настоящую взаимную ненависть, безжалостную и всепоглощающую, и скорость этого превращения удивила их обоих. Довольно скоро каждый из них стал считаться ведущим специалистом, с которым консультировались Министерство иностранных дел и Разведывательная служба их стран, не говоря уж о других организациях, которые предпочитали оставаться неназванными. С течением лет их соперничество росло и вышло далеко за пределы Балкан, за изменчивые границы Османской империи, распространилось на всю сушу Евразии и международное сотрудничество со всеми его английскими, русскими, турецкими, немецкими, австрийскими, китайскими, японскими, не говоря уже о туземных, компонентами, которые мистер Киплинг назвал проще  — «Большая Игра». Маневрам профессоров хватало такта избегать зеркального подобия  — если то и дело возникала симметрия, ее объясняли случайностью, «некой склонностью к отражению», как сформулировал Верфнер, «возможно, встроенной в природу Времени»,  — добавил Ренфрю. Как бы то ни было, в своих монастырских стенах над картой макрокосма двое профессоров продолжали ковать кадры завороженных служек и порабощенных последователей. Некоторые из них устраивались в Министерство иностранных дел, другие шли в международную торговлю или в качестве временных авантюристов  — в армию или флот своей страны, все они клялись в верности тому, на чьей службе должны были проникнуть в высший свет подобно призрачным сущностям, бессмысленным, но ловким.

  — Возможно, вы выясните, что можете терпеть этих двоих,  — сказал Великий Коген.  — Я не могу терпеть их долго. Никто из И. П. Н. Т., работавший в этом секторе больше нескольких дней, не мог их выдержать. И, конечно же, из всех Айкосиад они несут больше всего ответственности за разрушения, за ними нужно наблюдать постоянно.

  — Спасибо, Коген.

 Наконец они прибыли к темному старинному многоквартирному дому на юге от реки, который возвышался рваной композицией пробелов и неосвещенных окон, Лью надеялся, что днем дом выглядел не так зловеще, как сейчас.

Комнаты мадам Натальи Эскимофф были заполнены светильниками мамлюками и задрапированы набивными индийскими тканями, из затейливых медных курильниц поднимался дым, мебель из резного фигового дерева и странные углы, которые, кажется, были созданы для того, чтобы отпугивать самых серьезных искателей, а Лью был с порога пленен, потому что леди оказалась ягодкой. Глаза огромные и выразительные, такие вы скорее ожидали бы увидеть на иллюстрации в журнале, чем в этом беспокойном мире. Пышные локоны с серебряными лентами, словно зовущие безрассудную руку вытащить шпильки, просто чтобы увидеть длину ее волос. Сегодня на ней был наряд из черной тафты, выглядевший просто, но не сурово, вероятно, он обошелся ей в порядочную сумму, так же, как янтарные бусы и брошь «Лалик». В другие вечера, кроме того, можно было увидеть, в зависимости от статуса гостей и модели платья, каббалистическое Дерево Жизни, татуировку тончайшей симметричности под открытым затылком мадам Эскимофф с именами сефирот на иврите, из-за которой ей вдоволь доставалось от беспрецедентно самоуверенного британского антисемитизма:

 — Эскимофф...Слушайте, что