На день погребения моего - Томас Пинчон

расплывчатым, но Лью отошел на несколько шагов, чтобы сфокусировать взгляд.

   — Вы его узнаете?

   — Нет...но, думаю, через минуту смогу.

 —

   Вы его узнаете,  — лукаво кивая, словно на себя.

 В желудке Лью возникли тягостные ощущения, но он не видел причин для того, чтобы подтверждать догадку Профессора. Вместо этого он до конца выслушал ту же самую историю, которую слышал от Кумбса де Боттла, про загадочного метателя газовых бомб.

   — Вы хотите, чтобы я его нашел? Схватил за воротник и сдал в полицию?

  —  Не сразу. Сначала приведите его ко мне, если это вообще будет возможно. Чрезвычайно важно, чтобы я поговорил с ним, с глазу на глаз.

   — Поймать его в разгар осуществления одной из этих фосгеновых атак?

  —  О, будет надбавка за вредность, я уверен, не могу заплатить вам много, сами видите, как всё вокруг измельчало  — словно моя жизнь стала объектом газового бесчинства, но другие будут более щедры, если вы доставите его в целости и сохранности.

   — Это дело сложно назвать личным.

  — Озорство на морском побережье с миссис Ренфрю, что-то в этом роде...так жаль, нет...боюсь, нет.

  На его лице появилось выражение, которое Лью время от времени замечал у британцев, сочетание самодовольства и жалости к себе, которое он еще не мог объяснить, но знал уже достаточно, чтобы проявлять осмотрительность.

 —  Нет, немного более масштабно. Вот почему нужно немного повременить с полицейской шумихой. Они не единожды мне велели в это не вмешиваться. Специально приезжали сюда из Лондона, фактически, чтобы сообщить, что «объект» их и только они будут с ним разбираться.

   — Я могу поспрашивать в Скотленд-Ярде, узнаю, что это всё значит,  — после чего не удержался.  — Ваш немецкий коллега, как бишь его, Верфнер  — он заинтересован в этой пташке так же, как вы?

  — Не имею ни малейшего представления,  — отвечая, Ренфрю мог еще и подмигнуть, но слишком быстро, так что Лью не был уверен,  — но я очень сомневаюсь, что он отличит подачу «гугли» от полношаговой. А вы с ним еще не встречались? Что за угощение для вас припасено!

 Он провел Лью в комнату поменьше, в которой висел сияющий земной глобус, немного ниже уровня глаз, на прикрепленной к потолку тонкой стальной цепочке, в окружении эфира табачного дыма, домашней пыли, древних бумаг и книжных переплетов, человеческого дыхания... . Ренфрю взял земной шар двумя руками, словно бокал для бренди, и начал неторопливо его вертеть, словно взвешивая аргумент, который он собирался выдвинуть. За окнами светоносный дождь омывал землю.

 — Вот, учитывая, что Северный полюс в центре, представим для наглядности, что вокруг него твердь, какой-то неизвестный элемент, по которому нельзя не то что пройти, а даже проехать на тяжелой технике  — арктический лед, замороженная тайга, видите, всё это составляет одну огромную массу, не так ли? Евразия, Африка, Америка. А в ее сердце  — Внутренняя Азия. Следовательно, возьмите под контроль Внутреннюю Азию, и вы будете контролировать планету.

 —  А как насчет того другого полушария?

   — А, этого?  — Ренфрю перевернул глобус и с презрением щелкнул по нему.  — Южная Америка? Едва ли это что-то большее, чем придаток к Северной Америке. Или к Банку Англии, если хотите. Австралия? Кенгуру, один-два игрока в крикет, возможно, заметного таланта, что еще?

Его мелкие черты дрожали в темном свете дня.

 —  Верфнер, черт бы его побрал, смекалистый, но unheimlich, беспокойный, он одержим железными дорогами  — конечно, история проистекает из географии, но для него главная география планеты  — это рельсы, повинующиеся своей собственной необходимости, соединения, места избранные и обойденные стороной, узлы и ответвления от них, уровни грунта возможные и невозможные, взаимосвязи с помощью каналов, пересечения туннелями и мостами уже существующими и возможными в будущем, капитальный материал, а также потоки власти, выраженные, например, в масштабных передвижениях войск, сейчас и в будущем, он именует себя пророком Eisenbahntüchtigkeit, Железнодорожной эффективности, повсеместного приспособления к сети важных точек, каждая из которых воспринимается как коэффициент в неписаном уравнении планеты...

Он читал лекцию. Лью закурил новую сигару и облокотился на спинку кресла.

  — Приятный визит?  — Коген поинтересовался немного бесцеремонно, словно собирался объяснить розыгрыш.

    — Он предложил мне работу.

   — Отлично!

Лью кратко охарактеризовал Джентльмена Бомбиста, с которым Коген, как все на Британских островах, кроме Лью, уже был тесно знаком.

  — Не делает ли это меня двойным агентом? Должен ли я начать носить фальшивый нос или что-нибудь в таком роде?

 —  У Ренфрю может не быть никаких иллюзий относительно твоих связей с И. П. Н. Т. Сейчас он уже составляет на тебя полное досье.

   — Тогда...

  —  Он думает, что сможет тебя использовать.

  —  Так же, как ваши парни.

   — Но мы чисты сердцем, знаете ли.

 Это мог быть побочный эффект злоупотребления Цикломитом, но Лью мог бы поклясться, что слышит смех невидимых людей и аплодисменты.

 Если смотреть на город сверху, поле колоколов превращалось в цветок, когда мальчики пикировали на Мурано, над широкими дымоходами из красной глины размером с дымовую трубу корабля, известные как fumaioli, по словам местного проводника Дзанни. «Очень опасно, искры, они могут взорвать аэростат»,  — капли пота разлетались с его лица в разные стороны, словно они были с автономным приводом. Комично взволнованный, но добродушный итальянец пришел на борт рано утром, после того, как мальчики получили необходимые разъяснения отделения «Друзей Удачи» в Пьяченце, известного в родной Италии как «Gli Amici dell'Azzardo». «Беспокойство» встало на верфь, мальчикам предоставили во временное пользование итальянский аэростат аналогичного класса, полужесткую Seccatura («Неприятность»).

Со своих постов мальчики рассматривали остров-город Венецию, простиравшийся внизу, выглядевший, как своя собственная карта, напечатанная старинной сепией, при естественном освещении на расстоянии создавалось впечатление руин разорения и скорби, но вблизи это впечатление скрашивала кровельная черепица несколько более оптимистичного красного цвета.

 — Словно огромный ржавый амулет,  — восхищался мистер Заднелет,  — упавший с шеи полубога, его чары окутывают Адриатику...

  — Ну,