Тесен круг. Пушкин среди друзей и… не только - Павел Федорович Николаев

и, наконец, просил разрешения (дважды) на продажу «бабы» — статуи Екатерины II:

«Генерал, покорнейше прошу Ваше превосходительство ещё раз простить мне мою докучливость.

Прадед моей невесты некогда получил разрешение поставить в своём имении Полотняный Завод памятник императрице Екатерине II. Колоссальная статуя, отлитая по его заказу из бронзы в Берлине, совершенно не удалась и так и не могла быть воздвигнута. Уже более тридцати пяти лет погребена она в подвалах усадьбы…» (10, 818).

Как это ни покажется рискованным, Пушкин просвещал Александра Христофоровича по вопросам литературы (большие письма от 11 июля 1830 года и 21 июля 1831-го), хлопотал об издании газеты и журнала, даже информировал шефа жандармов о полученной им анонимке:

«Граф![90]

Считаю себя вправе и даже обязанным сообщить вашему сиятельству о том, что недавно произошло в моём семействе.

Утром 4 ноября я получил три экземпляра анонимного письма, оскорбительного для моей чести и чести моей жены. По виду бумаги, по слогу письма, по тому, как оно было составлено, я с первой же минуты понял, что оно исходит от иностранца, от человека высшего общества, от дипломата. Я узнал, что семь или восемь человек получили в один и тот же день по экземпляру того же письма.

Мне не подобало видеть, чтобы имя моей жены было в данном случае связано с чьим бы то ни было именем. Я поручил сказать это г-ну Дантесу. Барон Геккерн приехал ко мне и принял вызов от имени г-на Дантеса, прося у меня отсрочки на две недели».

О случившемся Бенкендорф доложил царю. Николай I вызвал Александра Сергеевича и взял с него слово отказаться от дуэли. Пушкин обещал, но… Почему? Объяснение этому находим в том же письме шефу жандармов: «Будучи единственным судьёй и хранителем моей чести и чести моей жены и не требуя вследствие этого ни правосудия, ни мщения, я не могу и не хочу представлять кому бы то ни было доказательство того, что утверждаю». Дальнейшие события показали, что Александр Сергеевич был не намерен отчитываться и в своих действиях по поводу «разборки» с Дантесом.

…Бенкендорф на семь лет пережил своего непокладистого подопечного (а вернее — поднадзорного). За это время успел написать «Записки», в которые вошли очерки «1812 год. Отечественная война», «1813 год. Освобождение Нидерландов». Отечественной войне посвящена и работа «Описание военных действий отряда, находившегося под начальством князя Винцингероде». То есть Александр Христофорович внёс свою лепту в историографию 1812 года как воин и очевидец событий.

Хуже обстояло дело в его деятельности на посту шефа жандармов: «Чрезмерная цензурная строгость Бенкендорфа и чрезвычайно суровое отношение его ко всем, кто казался ему политически опасным, тяжёлым бременем ложились на духовное развитие русского общества. С упорством и нетерпимостью узкого во взглядах и неумного человека Бенкендорф старался во всех самостоятельных стремлениях лиц и всего русского общества найти и уничтожить зародыши ужасного будущего. При этом он мало стеснялся соображениями человечности и даже законом» («Энциклопедический словарь» Брокгауза и Ефрона).

Этот вывод о жандармской деятельности нашего героя хорошо иллюстрируют его отношения с Пушкиным, итог которым подвёл В. А. Жуковский в письме Бенкендорфу от 28 февраля, через три недели после гибели поэта: «Пушкин мужал зрелым умом и поэтическим дарованием, несмотря на раздражительную тягость своего положения, которому не мог конца предвидеть, ибо не мог постичь, что не изменившееся в течение десяти лет останется таким и на целую жизнь и что ему никогда не освободиться от того надзора, которому он, уже отец семейства, в свои лета подвержен был, как двадцатилетний шалун. Ваше сиятельство не могли заметить этого угнетающего чувства, которое грызло и портило жизнь его. Вы делали изредка свои выговоры с благим намерением и забывали о них, переходя к другим важнейшим вашим занятиям, которые не могли дать вам никакой свободы, чтобы заняться Пушкиным. А эти выговоры, для вас столь мелкие, определяли целую жизнь его: ему нельзя было тронуться с места свободно, он лишён был наслаждения видеть Европу, ему нельзя было своим друзьям и своему избранному обществу читать свои сочинения, в каждых стихах его, напечатанных не им, а издателем альманаха с дозволения цензуры, было видно возмущение».

А. И. Герцен, младший современник великого поэта, говорил о его бдительном «опекуне»:

— Может, Бенкендорф и не сделал всего зла, которое мог сделать, будучи начальником этой страшной полиции, стоящей вне закона и над законом, имеющей право вмешиваться во всё, но и добра он не сделал.

Ни для Пушкина, ни для русской литературы, — добавим мы от себя.

Незавидный жених

В цивилизованный мир Пушкин вернулся в возрасте двадцати семи с половиной лет. Для первой четверти XIX столетия это было много, и Александр Сергеевич задумался о своей холостой неупорядоченной жизни. Тут очень кстати он познакомился с Софьей Пушкиной, в которую скоротечно влюбился:

Нет, не черкешенка она, —

Но в долы Грузии от века

Такая дева не сошла

С высот угрюмого Казбека.

Нет, не агат в глазах у ней, —

Но все сокровища Востока

Не стоят сладостных лучей

Её полуденного ока (2, 343).

Не откладывая дела в долгий ящик, вчерашний изгнанник посватался и получил отказ. В смятении и тоске он оставил старую столицу. В. П. Зубкову, одному из новых приятелей, он писал: «Прощай, дорогой друг, — еду похоронить себя в деревне до первого января, — уезжаю со смертью в сердце» (10, 796).

Летом 1827 года поэт увлёкся Екатериной Ушаковой — блондинкой с пепельными густыми косами, ниспадавшими до колен, и тёмно-голубыми глазами. При этом она отличалась острым умом, находчивостью и пленительной непосредственностью. Александр Сергеевич говорил о ней: «Мой злой или добрый гений».

В стихотворении «Ек. Н. Ушаковой» писал:

Когда я вижу пред собой

Твой профиль, и глаза, и кудри золотые,

Когда я слышу голос твой

И речи резвые, живые,

Я очарован, я горю

И содрогаюсь пред тобою

И сердца пылкого мечтою

«Аминь, аминь, рассыпься» говорю (3, 11).

Как всегда, Пушкин был сильно увлечён, одна из его современниц вспоминала:

— На балах, на гуляниях он говорил только с нею, а когда случалось, что в собрании (Ушаковой) нет, то Пушкин сидит целый вечер в углу, задумавшись, и ничто уже не в силах развлечь его.

Но с Екатериной Ушаковой ничего не получилось, и поэт понял, что как будущий муж он не котируется — беден. Это был жестокий удар по его