Тесен круг. Пушкин среди друзей и… не только - Павел Федорович Николаев

ода «Вольность», стихотворения «Деревня», «Кинжал» и другие. Это отказ от прежнего свободолюбия и переход на позицию примирения с существующей действительностью, то есть с самодержавием. Конечно, многие из друзей и поклонников поэта осудили его отступление с позиций демократии, критики самодержавия и крепостничества.

В конце 1826 года Пушкин опубликовал знаменитые «Стансы»[88], о происхождении которых А. И. Тургенев писал историку А. И. Михайловскому-Данилевскому: «Прилагаю вам стихи Пушкина, экспромт, написанные автором в присутствии Государя в кабинете Его Величества».

Писал это Александр Иванович 10 января 1828 года. До сей даты поэт встречался с царём только в день своего возвращения из ссылки. То есть экспромт написан в кабинете Николая Павловича в Чудовом монастыре. По этому поводу современная исследовательница творчества Пушкина пришла к следующему заключению:

«Названия у приложенных к письму стихов не было, но легко понять, что эти стихи Пушкин, увлечённый разговором с императором, написал очень быстро, экспромтом, поэтически подытожив беседу и прозорливо начертав перспективы правления Николая I. Это были всем теперь известные „Стансы“!»

В надежде славы и добра

Гляжу вперёд я без боязни:

Начало славных дней Петра

Мрачили мятежи и казни.

Но правдой он привлёк сердца,

Но нравы укротил наукой,

И был от буйного стрельца

Пред ним отличен Долгорукий.

Самодержавною рукой

Он смело сеял просвещенье,

Не презирал страны родной:

Он знал её предназначенье.

То академик, то герой,

То мореплаватель, то плотник,

Он всеобъемлющей душой

На троне вечный был работник.

Семейным сходством будь же горд;

Во всём будь пращуру подобен:

Как он, неутомим и твёрд,

И памятью, как он, незлобен (2, 342).

В «Стансах» Пушкин сравнивал только что венчанного на престол самодержца с Петром Первым; и успокаивал молодого царя, отмечая тот факт, что и его великий предок начинал царствование с казней, что главное для государя — программа действий на будущее. Надеясь на мудрое правление Николая Павловича, поэт призывал его:

Во всём будь пращуру подобен:

Как он, неутомим и твёрд,

И памятью, как он, незлобен.

«Незлобен»! Это крик души поэта. Его мольба: смилостивиться над осуждёнными, облегчить их участь, ибо лежачего не бьют, а повинную голову и меч не сёчет.

Многие из читателей того времени восприняли «Стансы» как отход Пушкина от демократических убеждений. В стихотворении увидели желание выслужиться перед властью. Родственников тех, кто вышел на Сенатскую площадь, возмущало сравнение поэтом выступлений детей, братьев и внуков с бунтом стрельцов. Грешили этим и некоторые из исследователей жизни и творчества поэта: вот, мол, как быстро изменил Александр Сергеевич своё отношение к декабристам. Нет, сочувствие Пушкина к прежним друзьям никогда не покидало его. За несколько дней до «Стансов» он создал послание Пущину («Мой первый друг, мой друг бесценный…»), а через несколько месяцев — послание друзьям в Сибирь.

Поэт всю жизнь поддерживал узника, а затем ссыльного В. Кюхельбекера. Словом, «Стансы» не лесть; смысл стихотворения: наставление для новой власти. «Стансы» — поэтический итог встречи государя всея Руси и поэта, олицетворявшего душу русского народа.

«Он мало стеснялся соображениями человечности»

Дав поэту свободу, Николай I фактически поставил его под контроль III отделения Его Императорского Величества канцелярии.

30 сентября, через три недели после высочайшей аудиенции, Пушкин получил от Александра Христофоровича Бенкендорфа следующее уведомление: «Его Императорскому Величеству благоугодно, чтобы вы занялись предметом о воспитании юношества».

Подчиняясь царской воле, Александр Сергеевич 15 ноября подготовил записку «О народном воспитании». Начинается она с осуждения восстания декабристов: «Последние происшествия обнаружили много печальных истин. Недостаток просвещения и нравственности вовлёк многих молодых людей в преступные заблуждения».

Критикуя существующую систему воспитания, Пушкин предлагал некоторые меры по её улучшению. Сегодня интересен его взгляд на роль истории в формировании личности: «Изучение России должно будет преимущественно занять в окончательные годы умы молодых дворян, готовящихся служить Отечеству верою и правдою, имея целью искренно и усердно соединиться с правительством в великом подвиге улучшения государственных постановлений, а не препятствовать ему, безумно упорствуя в тайной недоброжелательности». Критику российской системы воспитания Николай I принял, а предложения поэта по её изменению отверг, поставив в рукописи 35 вопросительных знаков. 23 декабря Бенкендорф известил Александра Сергеевича о прочтении царём его записки «О народном воспитании» и изложил мнение монарха о ней:

«Государь император с удовольствием изволил читать рассуждения Ваши о народном воспитании и поручил мне изъявить Вам высочайшую свою признательность. Его Величество при сём заметить изволил, что принятое Вами правило, будто бы просвещение и гений служат исключительным основанием совершенству, есть правило, опасное для общего спокойствия, завлёкшее Вас самих на край пропасти и повергшее в оную толикое число молодых людей. Нравственность, прилежное служение, усердие предпочесть должно просвещению неопытному, безнравственному и бесполезному. На сих-то началах должно быть основано благонаправленное воспитание. Впрочем, рассуждения ваши заключают в себе много полезных истин» (7, 660–661).

Вопрос о том, может ли просвещение «удержать новые безумства», был для Николая I спорен и сомнителен. Недостаток благонамеренного усердия — вот корень всего зла, полагал самодержец. Взгляды царя и поэта на воспитание разошлись; не случилось сближения и по другим проблемам российской действительности. Власти не удалось сделать Пушкина ручным. Польский писатель Ю. Струтынский передал потомкам гордое заявление поэта об итоге его отношений с российским монархом:

— Не купил он меня ни золотом, ни лестными обещаниями, потому что знал, что я непродажен и придворных милостей не ищу; не ослепил он меня и блеском царского ореола, потому что в высоких сферах вдохновения, куда достигает мой дух, я привык созерцать сияния гораздо более яркие; не мог он и угрозами заставить меня отречься от моих убеждений, ибо, кроме совести и Бога, я не боюсь никого, не задрожу ни перед кем. Я таков, каким был, каким в глубине естества моего останусь до конца дней; я люблю свою землю, люблю свободу и славу Отечества, чту правду и стремлюсь к ней в меру душевных и сердечных сил.

…А. Х. Бенкендорф (1781–1844) был сыном рижского военного губернатора. Службу начал в семнадцать лет унтер-офицером лейб-гвардии Семёновского полка, в тридцать восемь — генерал-адъютант, через десять лет — генерал от кавалерии, на следующий год — почётный член Петербургской академии наук. В начале XIX столетия участвовал в войне на Кавказе, затем — в войнах с Наполеоном. После оставления французами Москвы некоторое время