Тесен круг. Пушкин среди друзей и… не только - Павел Федорович Николаев

и узнали о случившемся.

— Что ж, взял этот офицер какие-нибудь бумаги с собой?

— Нет, родные, никаких бумаг не взял и ничего в доме не ворошил; после только я сама кой-что поуничтожила.

— Что такое?

— Да сыр этот проклятый, что Александр Сергеевич кушать любил, а я так терпеть его не могу, и дух-то от него, от сыра-то этого немецкого — такой скверный…

* * *

Через пять месяцев после восстания на Сенатской площади Пушкин, не потревоженный властями, решился просить царя об освобождении из сельского заточения. Николай I не доверял поэтам, склонным, по его мнению, к утопиям и вообще к мыслям, расшатывающим основы государственности. Но он хорошо усвоил наставления своего предшественника на российском престоле.

— Запомни, — говорил ему Александр, — поэзия для народа играет приблизительно ту же роль, что музыка для полка: она усиливает благородные идеи, разгорячает сердца, она говорит с душой посреди печальных необходимостей материальной жизни.

Поэтому император был не прочь привлечь поэта на свою сторону, но на слово (обращение Александра Сергеевича от 11 мая 1826 года) ему не поверил. В Псков был направлен чиновник Коллегии иностранных дел Бошняк. Сведения, собранные им, характеризовали Пушкина вполне положительно. Отличился только П. С. Пущин, отставной генерал, бывший глава кишинёвской масонской ложи. Он нашёл подозрительным поведение поэта:

— Пушкин дружески обходится с крестьянами, брал за руку знакомых, здороваясь с ними.

Даже в верховой езде соседа генерал видел опасный уклон и говорил, что после езды Пушкин «приказал человеку своему отпустить лошадь одну, говоря, что всякое животное имеет право на свободу».

Бошняк был большим поклонником знаменитого поэта, а главное — разумным человеком, поэтому в отчёте о своём расследовании написал: «Пушкин не действует к возмущению крестьян. Он действительно не может быть почтен, по крайней мере ныне, распространителем в народе слухов, а ещё меньше возмутителем. Я, согласно с данным мне повелением, и не приступил к арестованию его».

Так вместо предполагавшегося ареста 8 сентября Александр Сергеевич предстал перед новым владыкой Российской империи. Царь принимал его в чертогах Чудова дворца. Обстановка в обширном помещении была спокойной и торжественной. В мраморном камине потрескивали поленья. Перед камином стоял высокий мужчина, затянутый в мундир. Полные бёдра, живот втянут, грудь колесом. Продолговатое лицо с лучистыми глазами, фиксирующий взгляд. Пушкину стало не по себе. Вернулись сомнения и страхи. Что его ждёт? В кармане у него был листок с новым стихотворением «Пророк», заканчивавшимся строками:

Восстань, пророк, и виждь, и внемли,

Исполнись волею моей,

И, обходя моря и земли,

Глаголом жги сердца людей (2, 359).

Решил, если царь будет грозить ссылкой, он вручит ему эти стихи — по крайней мере, красивый конец. К счастью, это был не конец, а начало… весьма благожелательного разговора российского владыки с одним из его подданных. Александр Сергеевич рассказывал позднее: «Фельдъегерь всего в пыли ввёл меня в кабинет императора, который сказал мне:

— А здравствуй, Пушкин, доволен ли ты, что возвращён?

Я ответил, как следовало в подобном случае. Император долго беседовал со мною и спросил меня:

— Пушкин, если бы ты был в Петербурге, принял ли бы ты участие в 14 декабря?

— Неизбежно, государь; все мои друзья были в заговоре, и я был бы в невозможности отстать от них. Одно отсутствие спасло меня, и я благодарю за то небо.

— Ты довольно шалил, — возразил император, — надеюсь, что теперь ты образумишься и что размолвки у нас вперёд не будет. Присылай всё, что напишешь, ко мне; отныне я буду твоим цензором».

На первый вопрос царя Пушкин ответил, «как следовало», то есть поблагодарил Николая I за оказанную ему милость.

Вопрос о событиях 14 декабря вызвал «дискуссию»: поэт заявил, что никогда не был врагом своего государя, но был противником абсолютной монархии. На это царь заметил:

— Сила страны — в сосредоточении власти, ибо где все правят — никто не правит, где всякий — законодатель, там нет ни твёрдого закона, ни единства политических целей, ни внутреннего лада. Каково следствие всего этого? Анархия!

— Кроме республиканской формы правления, которой препятствуют огромность России и разнородность населения, — возразил Пушкин, — существует ещё одна политическая форма — конституционная монархия.

Царь с ходу отмёл эту форму власти как непригодную ввиду размеров страны и её общей отсталости.

— Неужели ты думаешь, — увещевал он поэта, — что, будучи конституционным монархом, я мог бы сокрушить главу революционной гидры, которую вы сами, сыны России, вскормили на гибель ей? Неужели ты думаешь, что обаяние самодержавной власти, вручённой мне Богом, мало содействовало удержанию в повиновении остатков гвардии и обузданию уличной черни, всегда готовой к бесчинству и насилию?

В ответ Пушкин указал «оппоненту» на другую «гидру»:

— Самоуправство административных властей, развращённость чиновничества и подкупность судов России. Россия стонет в тисках этой гидры поборов, насилия и грабежа, которая до сих пор издевается даже над высшей властью. На всём пространстве государства нет такого места, куда бы это чудовище не досягнуло!.. Что же удивительного, Ваше Величество, если они, возмущённые зрелищем униженного и страдающего Отечества, подняли знамя сопротивления, разожгли огонь мятежа, чтобы уничтожить то, что есть, и построить то, что должно быть; вместо притеснения — свободу, вместо насилия — безопасность, вместо продажности — нравственность, вместо произвола — покровительство закона, стоящего надо всеми и равного для всех! Вы, Ваше Величество, можете осудить развитие этой мысли, незаконность средств к её осуществлению, излишнюю дерзость предпринятого, но не можете не признать в ней порывы благородного!

Николай счёл речь поэта слишком смелой и оправдывающей мятеж, но Пушкин возразил:

— Я оправдываю только цель замысла, а не средства.

Царь, признав благородство убеждений поэта, посоветовал ему быть рассудительнее, опытнее, основательнее и заговорил о возможных преобразованиях:

— Для глубокой реформы, которой Россия требует, мало одной воли монарха, как бы он ни был твёрд и силён. Ему нужно содействие людей и времени. Пусть все благонамеренные и способные люди объединятся вокруг меня. Пусть в меня уверуют. Пусть самоотверженно и мирно идут туда, куда я поведу их, — и гидра будет побеждена! Гангрена, разъедающая Россию, исчезнет, ибо только в общих усилиях — победа, в согласии благородных сердец — спасение! Что же до тебя, Пушкин… ты свободен. Я забываю прошлое, даже уже забыл. Не вижу пред собой государственного преступника, вижу лишь человека с сердцем и талантом, вижу певца народной славы, на котором лежит высокое призвание — воспламенять души вечными добродетелями и ради великих подвигов. Теперь можешь идти! Пиши для современников и для потомства. Пиши со всей полнотой вдохновения