Жизнь Нины Камышиной. По ту сторону рва - Елена Коронатова

— Так, — поспешила согласиться Нина. «Есть, оказывается, в деревне сознательные».

— Вот Нин Николавна, ты, может, думаешь, что к кулаку аль к подкулачнику в дом пришла чаевать…

Вот тебе раз! Как же она сразу не догадалась! Сидит и пьет с кулаком чай — только подумать! Что скажет Петренко! Как стыдно! Так влипнуть… Сразу перед беднотой политически неграмотной себя показала. Охваченная смятением, Нина подавленно молчала.

А хозяин все объяснял:

— …запросто — ать-два — мужиков на две половины не поделишь. Энто баранов легко: по одну руку — черных, по другую — белых. А среди мужиков, доведись и до нашей деревни, всякие есть и со всячиной. Про себя скажу, к примеру, сама видишь, как проживаю. В достатке. Грех жалобиться.

— Уж будя выхваляться, — испуганно отмахнулась хозяйка.

— Не боись, не сглажу, — засмеялся хозяин. — А пошто я так живу? Да пото, что отродясь лени не знавал. Встаю — зорька еще не зорюет, ложусь, почитай, последний на деревне, хоть кого спроси, как в Лаврушине строился Василий Медведев. На пустом месте строился. Тайгу корчевал. Тайга богатейшая, руки к ней приложи — одарит. Дичь какую набью, коня запрягу — и в город. А то шишковать в тайгу всей семьей наладимся, орех наготовим и обратно в город на базар. Вот копеечка копеечку и накопила.

Он долго, со вкусом рассказывал, как на телку копили, «от нее сметана хошь ножом режь», как привели во двор Буланого, как хозяйка пряла по ночам с лучиной — «веришь, керосину не на что было приобресть».

Нина слушала и с озлоблением думала — оправдывается. Ага, так и есть — заговорил о хлебе.

— …сдал государству. Сколь положили — столь и сдал. До фунта.

«Зачем он это все мне рассказывает? — недоумевала Нина. — Кулак, настоящий кулак. А я сижу, чай распиваю. Вдруг узнают, скажут — приехала и завела дружбу с кулаком. Встать и уйти. Что говорил председатель рика на курсах: „Кулак — антисоветский элемент на селе“. Встать и уйти. Ах, воспитанная барышня, не можешь оборвать хозяина на полуслове — так и сиди, дуй чай у кулака».

Выручил приход нового гостя. Хозяин вышел к нему, но почему-то в горницу гостя не пригласил. Услышала просящий голос:

— …дык ужо, ради Христа, дай хошь…

Хозяин поспешно прикрыл дверь.

Наскоро попрощавшись, Нина заторопилась домой. За ее спиной хозяйка сердито (и куда девался ее елейный напевный голосок!) прошипела:

— Ходить и ходить, прости господи, как побирушка.

В кухне Нина мельком увидела «побирушку» — высокий, в армяке, худой, длиннобородый, лицо иссечено продольными морщинами. Он поклонился Нине, не поднимая глаз. Судя по красному насупленному лицу, хозяин недоволен появлением побирушки. Еще бы, у него, кулака, просят Христа ради. Наверное, еще деньги дает под проценты, как Гобсек. Небось бедняка не пригласили к столу, не стали потчевать блинцами. А она-то, дура, обрадовалась, что в этом доме ее поняли, уши развесила… О господи, когда она поумнеет!

…Собираясь вечером на свою первую встречу с учащимися, Нина не знала, как ей быть с косами (все, что ей надо сказать, она записала и вызубрила). Натка перед Нининым отъездом утверждала: «Если распустишь косы, никто тебя не будет слушаться — сильно девчоночий у тебя вид». Мара твердила свое излюбленное: «Важно произвести первое впечатление». Наконец, решившись, Нина заколола косы шпильками на затылке. Хозяйки: и старуха — Никитична, и молодая — Мотря единодушно одобрили:

— Эдак поболе личит вам, — сказала Мотря.

— Старшее выглядаешь, — сказала Никитична, — ребятишки лучше слухать станут.

В который раз за сегодняшний день Нина задала себе вопрос: почему они считают, что ликвидатор обязан учить ребятишек?

Идя на ликбез, Нина раздумывала о том, что ей повезло с квартирой.

Карпыч подвез ее к дому уполномоченного сельсовета Степана Прохорова. Семья ужинала, когда она вместе с Карпычем вошла в избу. Мотря помогла ей стащить промокшее до нитки пальто. Никитична заставила надеть теплые пимы. Усадила с собой за стол. За ужином хозяин, медлительный конопатый мужик, как о решенном, сказал:

— У нас и живи. Ежели не гребуешь, так и харчи наши.

— Нет, что вы! С удовольствием. А сколько… сколько за харчи? — спросила и испугалась, а вдруг не хватит двадцати пяти рублей?

Оказалось, и за квартиру — маленькая горенка, и за харчи — всего-то десятку.

«Из первого жалованья, — думала Нина, осторожно переходя улицу, — смогу купить себе пимы. С хозяевами мне тоже повезло».

Главный в семье, конечно, Степан. Говорит он мало, но все его слушаются, даже жена, строптивая Мотря. На свекровь Мотря огрызается. Но старуха добрая. Толстая, неуклюжая, как комод. Ноги у нее ужасные — перевитые вздутыми венами. Говорит, что родила шестнадцать, а живых всего трое! Какая была страшная смертность раньше. И вот еще что удивительно: хозяйки никогда даже не присядут так, без дела, чтобы отдохнуть. А встают они, как заголосят петухи. Никитична весь день тяжело топчется у дышащей хлебом, щами, паренками печи; а Мотря, худая, или, как говорит о ней свекровь, ледащая, допоздна сигает из избы во двор — управляется со скотиной. Вечерами свекровь и сноха усаживаются за прялки. Никогда они не жалуются на усталость. Будто так и надо… работать… работать… работать…

А старик, сухонький, седенький, сморщенный, как домовой, все спит на печке, посвистывает. Ребятишки славные, похожи на котят. Только надо научить их умываться и вытирать носы.

Лишь добравшись до вдовы Леонтихи (у нее сельсовет снял избу под ликбез), Нина поняла: всю дорогу она старалась думать о посторонних вещах, чтобы подавить в себе страх. А вдруг никто не пришел? Она читала про такое в газете.

Нина потянула на себя тяжеленную дверь и с захлестнувшей ее радостью услышала многоголосый гул со всхлипами девичьего смеха.

С этой минуты как бы начали существовать две Нины. Первая — Нина Николаевна — уверенно поздоровалась, спокойно сняла пальто, будто она привыкла это делать под любопытными взглядами стольких глаз. Спокойная, уравновешенная Нина Николаевна, кажется, даже не очень огорчилась, когда Леонтиха передала ей всего-навсего семь букварей. (А ее уверяли в рике, что букварей много, так как еще в прошлом году собирались открыть ликбез в Лаврушине, но что-то помешало.) Нина Николаевна тоном, требующим беспрекословного подчинения, попросила детей оставить ликбез. Обещала, что непременно побывает в рике и окружном отделе наробраза и похлопочет, чтобы школу открыли.

Потом, когда дети ушли и Леонтиха встала на страже, Нина Николаевна попросила всех сесть, привычным жестом подкрутила фитиль в лампе, глянула невидящими глазами на сидящих за столами своих взрослых учеников, и только тут та, вторая Нина Камышина, страдающая от застенчивости, сомневающаяся, вытеснила уверенную в себе первую… Забыв все записанные на бумажке гладкие фразы, немного помявшись, Нина робко спросила:

— Может быть, у вас какие-нибудь вопросы есть? Задавайте, я отвечу.

Отозвалось сразу несколько голосов.

— Чего спрашивать-то?

— На што они, вопросы?

— Учиться нада бы.

Нина невольно улыбнулась и увидела не ряды сидящих, а отдельные лица. Ласково и понимающе на нее смотрит круглолицая румяная женщина, к ней жмется большеротая Мотря, и она улыбается — давай, мол, учи. А вон и дородная Надька — дочь кулака. «При чем отец? Буду и ее учить». Странно: мужчины сели по одну сторону, женщины по другую. Против учительского столика сидит парнишка со знакомым смышленым лицом. Ваньша! Как он остался? Ведь все его сверстники ушли.

Поймав Нинин взгляд, Ваньша локтем толкнул сидящего рядом с ним парня. Конечно, это Кольша, такой же выпуклый лоб и выпирающие скулы. Ого, и Кольша заулыбался, кажется, даже подмигнул: дескать, чего там — начинай.

У Нины не хватило духу выставить за дверь Ваньшу. Ладно, он же взрослым себя считает. Пусть пока посидит, а там видно будет. Пауза затягивалась. Надо было что-то делать… Но что? Вступительное слово? Сказать им о культурной революции в деревне? На какую-то долю секунды она увидела все со стороны: нештукатуреные стены, плакат, кричащий «Долой неграмотность!», классную доску, небольшой колченогий стол с куском мела на нем. Увидела и себя — худую девчонку со взрослой прической, нелепо застывшую посредине класса…

В задних рядах кто-то фыркнул. Нина схватила кусочек мела и повернулась к ним спиной. Подумала: «Я не объяснила, что буду обучать методом целых слов. Неважно. Потом объясню. Надо скорее начать. Начинать со слова. С какого? Мама? Смешно. Они же взрослые! Дом? Но ведь нужно слово разбить на слоги, слоги на буквы… Не подготовить никакого слова…» И вдруг осенило: Нина четко, как еще в пятой группе на уроках каллиграфии, вывела на доске:

ЛЕНИН

За ее спиной, ее неграмотные ученики прочитали: «Ленин».