Горняк. Венок Майклу Удомо - Питер Абрахамс

Он прижал ее к себе, обнял и почувствовал, как тело ее стало мягким, податливым. Губы ее раздвинула улыбка.

По одну сторону от них тянулся город с Малайской слободой, по другую высились отвалы белого песка, а здесь был островок тишины, покоя, и она — такая нежная — в его объятиях. Он взял ее за подбородок своей огромной ручищей, приподнял ее голову. Улыбнулся, глядя прямо в глаза, но ответной улыбки не дождался. Ее не понять. Все равно как Лию. Он нагнулся поцеловать ее, но почувствовал, как она снова напряглась.

— Не надо, — совсем по-детски выкрикнула Элиза и оттолкнула его.

Отвернулась, отошла на несколько шагов. Кзума стоял как вкопанный и смотрел ей вслед.

— Прости, — сказала она, не оборачиваясь.

— Да ладно, — сказал он и повернул в другую сторону.

Он возвратился в город той же дорогой, которой они шли. Только раз обернулся поглядеть на далекие отвалы, а дальше шел, не останавливаясь. Элиза догнала его уже на подходе к Малайской слободе и пошла рядом, стараясь приладиться к его шагу. Какое-то время они шли молча.

Потом она вскинула на него глаза.

— Ты сердишься? — спросила она.

— Тебе-то что?

— Прости, — сказала она, — но тебе меня не понять.

Он поглядел на нее. Лицо ее было печальным. Вся ее злость куда-то испарилась, сменилась неизъяснимой тоской.

— Я не сержусь, — сказал он.

Они молча дошли до самого Лииного дома.

Всю ночь в Лиином доме пили и гуляли. Когда Кзума и Элиза вернулись, народу там еще прибавилось. Опора по-прежнему сидела все на том же месте во дворе. За ее спиной стояли два пустых чана, перед ней — один опорожненный до половины. На дворе народу тоже было видимо-невидимо.

В другом конце двора стоял еще один чан — там торговала пивом ледащая Лина, та самая, у которой был припадок белой горячки. К удивлению Кзумы, она совсем протрезвела.

Во всех комнатах толклись пьяные мужчины и женщины. Среди них попадалось много цветных женщин, они обнимались с черными мужчинами. А вот цветных мужчин встречалось мало — раз-два и обчелся.

Тощая цветная женщина с недобрым лицом подкатилась к Кзуме, повисла у него на шее.

— Поставь мне пива, милок, я тебя приголублю. Дешевле дешевого — всего полкроны.

Элиза удалилась в свою комнату, а Кзума вышел во двор. Там, прислонившись к стене, звонко хохоча, болтала с мужчинами Лия. Лицо ее раскраснелось, глаза задорно блестели.

— Кзума! — окликнула его Опора. — Садись-ка сюда, сынок, — сказала она и передвинулась, освободив ему место на скамье.

— У меня много денег набралось, вот я и хочу, чтобы ты взял их на хранение, а потом передал Лии: тут такая пьянь собралась — еще передерутся, а годы мои уже не те.

Она отдала ему деньги, похлопала по руке и отстранила от себя. Голос у нее был ласковый, совсем материнский. И ему вспомнилась его старая мать.

— А ну давай налетай, сукины дети! Налетай, заливай глотки пивом! — заорала Опора уже никак не ласковым и не материнским голосом.

Кзума прыснул. Опора плутовато подмигнула ему, шаловливо улыбнулась, и ее дубленое лицо пошло морщинами.

— А ну налетай, сукины дети! — орала она. — Не жмись, вытряхивай денежки!

— Вот он где, гад!

Кзума обернулся. Задев его по лицу, мимо пролетел нож. Он попятился.

— Вот тебе, чтоб не зарился на мою бабу! — ревел Дладла, размахивая ножом. За ним стояли еще двое молодчиков с ножами. Кзума почувствовал, как по его щеке ползет струйка крови.

Дладла, ухмыляясь, рассекал воздух ножом. Молодчики подступали все ближе. Кзума отпрянул, стал шарить за спиной чем бы отбиться.

— Держи, — услышал он женский голос, и в руку ему сунули дубинку. Он узнал голос Лины.

— А ну подходи! — заорал Кзума, занося дубинку над головой.

— Оставь Дладлу, я сама с ним расправлюсь! — крикнула Лия.

Дладла отступил назад. Кзума шагнул к Дладле.

— Нет! Я сама с ним разберусь. Ты займись теми двумя.

Лия неспешно вышла вперед — руки в боки, на губах кривая усмешечка. Народ расступился, отодвигаясь все дальше, пока они не остались в центре кружка. Один из прихвостней Дладлы перевел взгляд на Лию; воспользовавшись этим, Кзума огрел его дубинкой. Молодчик рухнул, даже не пикнув. Второй рванул к калитке, но ему преградил путь высоченный парень, только что вошедший во двор. Ухватил молодчика за горло да как тряханет.

— Меня зовут Й. П. Вильямсон, и я тебя одной левой уложу, сукин ты сын! — ревел верзила.

— Йоханнес! — крикнула Лина. Не ослабляя хватки, верзила обернулся к ней. — Не убивай его, тебя посадят!

— Одной левой уложу сукина сына, — бушевал Йоханнес.

— Не смей! — цыкнула на него Лина, не терпящим возражений тоном.

Ворча себе под нос, Йоханнес отпустил молодчика— тот повалился на землю и затих.

— Ступишь еще шаг — зарежу, — грозился Дладла, пятясь от Лии.

— А сейчас и второго уложу, — ревел Йоханнес, надвигаясь на Дладлу.

— Я сама с ним расправлюсь, — сказала Лия.

Йоханнес отступил.

— Ни шагу дальше, женщина! — надрывался Дладла.

Лия шагнула вперед. Дладла полез на нее с ножом, но Лия успела перехватить, отвести его руку. Дладла все еще порывался полоснуть Лию по плечу, но ее руки сжимали его как тиски.

— Ну что, слабо? — прошипела Лия и — как боднет.

Из носа Дладлы хлынула кровь. На лбу, на шее веревками натянулись жилы — он из последних сил гинул руку с ножом к Лииному плечу.

Намертво сцепившись, Лия и Дладла раскачивались из стороны в сторону. Дладла тужился опрокинуть Лию, она сопела, но мало-помалу отгибала его руку назад. Все дальше, дальше и дальше. Крупные бисерины пота усыпали лоб Дладлы. Лицо его исказилось от боли. Но вот послышался вопль, и Дладла поник. Нож выпал из его пальцев.

Лия разжала руку, и Дладла осел на землю. Окинув его презрительным взглядом, Лия плюнула, задрала ногу и пнула Дладлу в лицо.

— Не надо! — вырвалось у Кзумы.

Криво усмехнувшись, Лия отвернулась.

— Уберите эту погань, — приказала она.

Элиза взяла Кзуму за руку.

— Пошли, я помогу тебе смыть кровь.

Она принесла миску с водой, обмыла ему рану.

— Порез неглубокий, — сказала она, — но надо его зашить, иначе кровь не остановится.

— Не стоит, — отнекивался он.

Но Элиза уже тянула его за собой.

* * *

Через час они вернулись. Им удалось разыскать врача, и он наложил Кзуме швы.

Двор уже опустел. Опустел и дом. В доме остались только верзила Йоханнес и Лина. В воздухе стоял тяжелый пивной запах.

— Сильно тебя поранили? — спросила Лия.

Кзума покачал головой.

— Йоханнес работает на рудниках, — сказала Лия. — Он тебе поможет устроиться, верно, Йоханнес?

— Меня зовут Йоханнес П. Вильямсон, и я не я, если не помогу ему, — ответил Йоханнес.

Опора ввела за руку Папашу. Он проспался, хмель явно выветрился из его головы.

Кзума пригляделся к Йоханнесу. С виду Йоханнес бы и цветной как цветной, но и говором, и повадкой больше походил на черного. А ледащая Лина, хоть она и цветная, видно, души в нем не чаяла — это и слепому видно.

Лия поглядела на Кзуму, потом перевела взгляд на Элизу, и лицо ее расцвело улыбкой.

— Он потерял много крови, — сказала Элиза.

— Пусть он идет спать, — сказала Лия, — а ты помоги нам вынести бидоны и прибраться, чтобы поутру, когда заявится полиция, все было шито-крыто.

Элиза кивнула, и они пошли к ней. Лия присела на стул.

— Ты располагайся здесь, а Элиза поспит одну ночь у меня… Ну как, согласен?

— Согласен.

— Есть хочешь?

— Нет.

— А пить?

— Тоже нет.

— А ее не хочешь?

— Не дури, — сказала Элиза.

Кзума молчал. Лия вздохнула и засмеялась. Тут Кзума вспомнил о деньгах, которые ему передала Опора, и вручил их Лии. Она встала, хлопнула его по спине и двинулась к двери, но на пороге остановилась, кивком головы показала на Элизу.

— Ты ей по сердцу пришелся, только она дуреха. А все из-за того, что в школу ходила. Ты ей люб, но ей вынь да по ложь такого, чтоб и книжки читал, и говорил, и одевался, как белый, и нацеплял на шею тряпку, которую белые галстуком зовут. Не будь дурнем, бери ее силком, — фыркнула и вышла из комнаты.

Кзума не спускал глаз с Элизы.

— Верно Лия говорит?

Элиза не подняла на него глаз.

— Постель постелена, — сказала она. — Ложись спать, — и вышла, так и не ответив на его вопрос.

Глава четвертая

Йоханнес пьяный был решительно не похож на Йоханнеса трезвого. Первый — крикун, бахвал, забияка, каждому встречному-поперечному объявлял, что он, Й.-П. Вильямсон, любого сукиного сына уложит одной левой. Обожал драться, кичился своей силой, всех задирал. Второй — смирный, замкнутый, обходительный, кроткий, как агнец. Он, похоже, даже стеснялся своей могутной фигуры и своей силы. Робкий, даже слишком уступчивый и до крайности миролюбивый.